Приключения трех джентльменов. Новые сказки «Тысячи и одной ночи» - Фанни ван де Грифт Стивенсон

вдруг второй, более властный призыв дверного колокольчика огласил дом, разбежавшись громким эхом по пустым комнатам, и не умолкал до тех пор, пока он не вскарабкался на подоконник в гостиной и не принялся вылезать в сад. И тут он зацепился полой сюртука за стальной цветочный горшок и на какое-то мгновение повис вниз головой, болтая ногами, а потом, оторвав с громким треском часть своего платья, плюхнулся вниз, увлекая за собой еще несколько цветочных горшков. Снова раздался звон дверного колокольчика, на сей раз распавшийся на отдельные яростные трели. Чаллонер принялся лихорадочно осматриваться в поисках спасения. Тут взгляд его упал на приставную лестницу, он кинулся к ней и изо всех сил попытался поднять, но тщетно. Внезапно тяжесть, которую он не в силах был оторвать от земли, стала ощутимо легче; лестница, словно живое существо, взвилась в вышину с земли, и Чаллонер, отшатнувшись с криком едва ли не суеверного ужаса, узрел, как все это приспособление поднимается фут за футом, приникая к поверхности подпорной стены. Одновременно над нею показались две головы, смутно различимые во мраке, и его окликнули негромким свистом, по тону напоминавшим, как эхо, свист бородача.

Не набрел ли он случайно на спасительное средство, заранее приготовленное теми злодеями, посланцем и игрушкой в руках которых невольно сделался? Открывается ли здесь для него путь к бегству, или берут начало дальнейшие злоключения и беды? Он не стал раздумывать. Едва только лестница воздвиглась во всю длину, как он кинулся к ней и полез наверх; перебираясь с одной ступеньки на другую проворно, как обезьяна, он одолел шаткое приспособление. Навстречу ему кто-то протянул крепкие руки, кто-то обхватил его и помог ему удержаться на стене; потом его подняли и вновь поставили наземь, и с дрожью еще не утихшего страха он обнаружил, что находится в обществе двоих человек плебейского вида, в мощеном заднем дворе одного из тех высоких домов, что венчали вершину холма. Тем временем колокольчик внизу умолк, и звон его сменился чередой сильных, звучных ударов, с удвоенной силой грозящих разнести дверь.

«Вы все сумели улизнуть?» – спросил один из его спутников, и, едва он пробормотал, что да, как тот перерезал веревку, привязанную к верхней ступеньке лестницы, и грубо сбросил ее вниз, в сад, где она и упала, разбившись с раскатистым грохотом. Ее падение приветствовал хор нестройных криков, ведь вся Ричард-стрит к этому времени взволновалась и забурлила, а жители, теснясь, прильнули к окнам или облепили садовые стены. Тот же человек, что уже обращался к Чаллонеру, схватил его за руку, стремительно увлекая за собой, протащил по подвалу дома, куда они ускользнули, а когда они, пройдя подвал насквозь, вынырнули на какую-то улицу и торопливо перебежали на другую сторону, то не успел незадачливый искатель приключений осознать, что происходит, как рядом открылась какая-то дверь, и его втолкнули в какую-то низкую и темную каморку.

– Ей-богу, – заметил его провожатый, – нельзя было терять ни минуты, вот потому мы вас в такой спешке сюда и приволокли. Мак-Гуайр сбежал или это вы свистнули?

– Мак-Гуайр сбежал, – подтвердил Чаллонер.

Его провожатый зажег спичку:

– Э нет, так дело не пойдет. В таком виде на улицу показаться нельзя. Посидите тут тихонько, подождите, я принесу вам что-то поприличнее.

С этими словами заговорщик исчез, и Чаллонер, весьма грубо приведенный таким образом в чувство, начал уныло обозревать опустошение и разор, учиненный над его платьем. Шляпа его делась неведомо куда; штаны были разорваны самым жестоким образом, а большая часть одной полы его элегантного сюртука осталась висеть на кованых листьях готического орнамента, украшающего окно виллы. Не успел он оценить масштаб бедствий, как снова появился его гостеприимный хозяин и принялся, не говоря ни единого слова, облачать утонченного, светского Чаллонера в длинное пальто с пелериной, сшитое из самой дешевой материи с таким грубым, вульгарным рисунком, при виде которого бедному искателю приключений сделалось дурно. Дополняла и довершала этот оскорбительный наряд мягкая фетровая шляпа тирольского фасона, которая была ему мала на несколько размеров. В другое время Чаллонер просто отказался бы выйти на свет божий, наряженный таким пугалом, однако теперь сильное, едва ли не всепоглощающее желание как можно скорее бежать из Глазго овладело им настолько, что вытеснило остальные помыслы. Бросив один страдальческий взгляд на меланжевые полы своего нового пальто, он осведомился, сколько должен за платье. Заговорщик заверил его, что все расходы легко покроют средства, которые он имеет в своем распоряжении, и умолял его, не теряя времени, как можно скорее убираться из окрестностей.

Молодой человек все понял с полуслова, и уговаривать его не потребовалось. Не изменяя своей всегдашней вежливости, он поблагодарил заговорщика, похвалил его вкус, проявленный при выборе пальто, и, оставив того несколько сконфуженным и самими своими замечаниями, и манерой, в которой они были сделаны, поспешил затеряться в освещенном фонарями городе. Когда, изрядно поплутав по улицам Глазго, он наконец добрался до вокзала, выяснилось, что последний поезд давно ушел. В своем пальто с пелериной он не решался показаться ни в одной почтенной пригородной гостинице и со всей остротой чувствовал, что непритязательность, скромность и достоинство его поведения непременно привлекут внимание, вызовут насмешки, а то и породят подозрения на любом постоялом дворе попроще. Потому-то он был обречен провести все величественные и не отмеченные никакими событиями ночные часы, расхаживая по улицам Глазго на голодный желудок и невольно потешая всех встречных, в ожидании рассвета, исполненный надежды и одновременно неудержимого трепета, но прежде всего терзаемый глубочайшим ощущением собственного безрассудства и слабости. Нетрудно догадаться, какими проклятиями он мысленно разражался каждый раз, вспоминая прекрасную рассказчицу из Гайд-парка; ее прощальный смех всю ночь снова и снова звучал у него в ушах с убийственной издевкой, а если он хоть на миг отвлекался от главной причины своих злоключений, то лишь для того, чтобы мысленно обрушить свой гнев на Сомерсета и на карьеру детектива-любителя. С приходом утра Чаллонер сумел утолить голод в тихой, укромной молочной лавке. До отправления южного экспресса оставалось еще немало часов; их он провел, разгуливая по довольно убогим окраинным улочкам города и томясь от неописуемой усталости; наконец он незаметно проскользнул в здание вокзала и занял место в самом темном углу вагона третьего класса. Здесь целый день он трясся на голом дощатом сиденье, мучимый жарой, то и дело просыпаясь от беспокойного сна. Имея в кошельке обратный билет, он мог с полным правом путешествовать на мягких подушках в просторном вагоне первого класса, но увы! – соблюдая правила приличия, он не осмеливался войти в