Рассказы Фата-морганы - Джонатан Литтел

Если уж на то пошло, эта девушка не была мне неприятна. Она была игрива, легкомысленна, соглашалась на все. Но что-то в ней я никак не мог ухватить. В моих объятиях она трепетала, как хлопающая крыльями птица, мои касания исторгали из ее тела протяжные вздохи, которые замирали в приглушенных стонах, но, сколько бы я к ней ни прикасался, сколько бы ни ласкал ее, ни раздвигал ее податливые конечности, чтобы в нее проникнуть, мне никак не удавалось ее ухватить, нечто в этой девушке ускользало от меня, как песок сквозь пальцы. Я кончил длинными белесыми струями на ее золотистое тело, растянулся рядом с ней, обхватил ее и ненадолго уснул; когда я проснулся, все началось сначала — без конца, без кульминации, без удовлетворения. Когда мы разговаривали, она, смеясь, отвечала мне словами, легкими, как она сама, не пустыми, но лишенными связи, словно они любезно служили пунктуацией для моих фраз. Мы съедали все, что попадалось под руку в случайных бистро и ресторанчиках, я без разбору набрасывался на все подряд, чтобы восстановить силы перед тем, как вернуться с ней в комнату. Ей же было все равно, она беспечно предавалась удовольствиям с сиюминутной легкостью, одновременно жадной и безразличной. Но она была не способна сказать мне ничего определенного, я же никогда не мог быть уверен ни в ней, ни в ее теле, ни в ее словах. Тем не менее в этой комнате со стенами, испещренными фотографиями, я чувствовал себя самим собой, существом, равным другим существам, живущим свою жизнь по общим для всех законам, как и всё на свете. И только девушка не подчинялась этому негласному правилу, ее присутствие оставалось неизменным, всегда ускользающим диссонансом. Сама ее живость делала ее призраком, маленькой ночной бабочкой, порхающей между четырьмя стенами, чтобы в конце концов умереть на заре. Она мне не наскучивала, об этом не было и речи, но я не знал, как с ней быть, ни как, ни куда ее поместить, чтобы установить хотя бы временное равновесие; я натыкался на углы ее небольшого подвижного тела, как на плохо пригнанные поверхности, будучи не в состоянии хоть на мгновение найти ей место в одном пространстве со мной.

Я присоединился к своим друзьям в купе поезда, испытывая своего рода удовлетворение. Один из них со смехом обратился ко мне: «Ты ведь не забыл? Это завтра утром, поезд уходит в 8:43. Твой билет у меня». — «Какая там будет погода?» — «Не знаю. По-прежнему обещают дождь, но пока погода хорошая». Закрывая красную дверь в комнату, я сообразил, что не взял с собой сумку; что касается девушки, то я слабо представлял себе, где она: может, осталась в постели, а я просто не заметил, а может, ушла до меня, не знаю. У двери моего дома стояли двое мужчин в темных костюмах: один, поставив ногу на ступеньку, записывал что-то в блокнот, второй остановил меня на мгновение, чтобы попросить прикурить. По дороге я миновал большие современные здания, конструкцию из кубов — синеватых, коричневых и цвета ржавчины, — где застекленные окна чередовались с металлическими пластинами, образуя длинные вертикальные ленты, составленные из секций разной ширины. На улице было оживленное движение, навстречу мне попадалось множество людей, мужчин и женщин, спешащих на работу и погруженных в свои мысли; иногда разве что какая-нибудь молодая женщина поднимала на меня глаза и улыбалась, и я отвечал ей тем же, но это случалось нечасто. Внутри вокзала царило радостное оживление; в зарезервированном нами купе мои друзья обменивались книгами; я заказал сэндвич в баре поезда и устроился на высоком табурете. Поезд, скрипя, покачивался на ходу, за окном проплывали городские здания, затем начались предместья, становившиеся все более хаотичными и грязными, чтобы в конце концов уступить место первым деревьям и полям, с вкрапленными в них красивыми маленькими кладбищами. Небо было ясное, светлое, прочерченное длинными белыми полосами; вдалеке скучилось несколько облаков, которые отбрасывали большие бесформенные тени на поля, засеянные пшеницей и бледным ячменем. Наш конечный пункт был выбран не мной, а моей подругой, позвонившей мне накануне, она по порядку расписала нам все прелести этого маленького провинциального городка, включая очарование толпы, которая в этот сезон по вечерам высыпала на улицы: все это, по ее словам, делало его идеальной целью нашей поездки. Она же выбрала и гостиницу: мне достался совершенно белый номер с ковролином цвета слоновой кости, постелью под белым покрывалом, обитым черной кожей стулом и красным квадратом в рамке над кроватью в качестве единственного украшения. Душевая, облицованная белым и серым кафелем, была просторная, и я с наслаждением залез под душ, испытывая смутное сожаление, что девушка сейчас не со мной, потому что этот душ ей бы определенно понравился, но я почти сразу забыл об этом, отдавшись обжигающим струям, бившим мне в шею.

Мои друзья хотели посмотреть церковь, а потом прогуляться; я же предпочел музей и договорился встретиться с ними ближе к вечеру. Небо над лабиринтом узких улиц, ведущих к площади, на которой был музей, отливало серым, и я сказал себе, что с учетом прогноза нужно взять зонтик или, на худой конец, дождевик. Музей, еще малоизвестный, открылся недавно: местный богатый эксцентрик, чья единственная дочь, по слухам, повесилась, передал городу свою коллекцию и сумму, достаточную для ее консервации и создания экспозиции. Залы были небольшие, но светлые и высокие, белые, как и мой номер в гостинице, что вместе создавало ощущение пространства, располагающего к сосредоточенности. Посетителей было мало, редкие звуки оставались приглушенными, даже шаги едва отдавались от навощенного пола. Я прошел через эти помещения следующие вереницей друг за другом как часовни, пробегая глазами висящие там картины, большая часть которых, честно сказать, оставляли меня равнодушным. Это были красивые полотна, талантливые, написанные в энергичной манере; в фигурах, изображенных по всем правилам живописи, казалось, были жизнь и движение, но они ни о чем мне не говорили, и я продолжал идти дальше. Наконец я остановился перед большим, почти квадратным полотном, в высоту чуть больше моего роста, это был красный фон, на котором был нарисован черный прямоугольник, а затем ниже другой прямоугольник поуже, тоже красный, но более темный, чем фон, и не такой правильный. Это, конечно, была мелочь, но меня поразило, что если смотреть на них, оставаясь на месте, то прямоугольники начинали двигаться, то приближаясь, то отдаляясь. Стоило мне чуть-чуть отойти назад, как черный прямоугольник мягко надвинулся на меня, как