Наследники. Экстравагантная история - Джозеф Конрад

понял, что хочу в Париж потому, что там она. Она говорила, что отправится утром вчерашнего дня. Название города в устах Фокса меня обрадовало и в конце концов склонило чашу весов в пользу поездки.

Фокс не сводил глаз с моего лица.

— Пойдет тебе на пользу, а? — Он трактовал мои мысли по-своему. — Поездка-то. Я так и думал, что тебе понравится, и, слушай, к Поулхэмптону перешел «Ежемесячник» — он ищет для него новую кровь, понимаешь? Он что-нибудь возьмет. Я с ним уже поговорил — короткая серия… «Аспекты». Такого рода.

Я попытался изобразить мало-мальский энтузиазм или благодарность. Я знал, что Фокс хвалил меня Поулхэмптону, — но только чтобы заручиться моей поддержкой.

— Иди-иди, повидайся с мистером Пи, — подтвердил он мои мысли, — все уже на самом деле обговорено. А потом как можно скорей собирайся в Париж и развейся.

— Я в последнее время сварлив больше обычного? — спросил я.

— О, я бы сказал, в последнюю неделю ты сам не свой.

Он достал большой флакон белого растительного клея, и я принял это за сигнал к завершению аудиенции. Меня тронула его забота о моем здоровье. Меня это всегда трогало, и, спускаясь по терракотовым ступеням, я вдруг поймал себя на необычном великодушии. Несмотря на всю откровенную вульгарность, работу без галстука (эту его привычку я отчего-то принимал за последний знак Зверя) и гарнитур Людовика XV, я питал к Фоксу теплые чувства.

Я поспешил к Поулхэмптону, чтобы выслушать его в конторе с полками, полными книг, выбранными за блеск обложек. Они создавали впечатление, будто мистер Поулхэмптон намекает своим гостям, что и им прилично было бы украсить стены такой же позолотой. Впрочем, думаю, на самом деле ему это просто нравилось эстетически. Он стал издателем не по своему желанию. Случай сначала завел его в это ремесло, а потом подарил успех, но под лаком профессионализма крылось благоговение перед книгой как предметом. В молодости он точно так же выставлял блестящие безделицы на блестящем столике в гостиной. С тем же благоговением он слушал свою дочь, которая родилась после начала его работы в книгоиздании и обладала литературным вкусом, причем таким утонченным, что он упоминал ее в любом разговоре с нами, поставщиками его сырья, — видимо, тем самым надеялся поставить нас на место. Ради ее блага он и приобрел «Ежемесячник» — напыщенное политическое издание. Говорили, в награду он надеялся выкроить себе местечко в партии.

Было не так уж важно, о чем будет моя серия статей. Мне предлагалось передавать атмосферу городов так же, как я уже передавал атмосферы людей. Похоже, такая моя работа привлекала читателя, к тому же меня хвалила мисс Поулхэмптон.

— Понимаете, моей дочери нравится… э-э… ваш стиль, и…

Условия были достойные — по меркам Поулхэмптона — и предлагались с особым расположением и упоминанием сотни фунтов. Я было растерялся из-за такого обхождения, пока он не начал с запинками объяснять. Он говорил, что я знаю Фокса, и Черчилля, и герцога де Мерша, и «Час».

— А те финансовые статьи… в «Часе»… это правда?.. Правда ли Трансгренландская магистраль… вы не думаете, что в нее стоит вложиться… более того… — И так далее.

Я никогда не умел себя вести в подобных ситуациях, совершенно не умел. Должно быть, я изобразил полное непонимание, но глаза Поулхэмптона так и умоляли: для него это было чрезвычайно важно. Я ответил без определенности и прибавил:

— Конечно, мои слова ничего не значат.

Но меня не отпускало дурацкое смутное ощущение, будто верность Черчиллю требует поддерживать тех, кого поддерживает он. К тому же речь шла не о самой Гренландии, да и не могла бы о ней идти. Дело было в каких-то акциях в другом предприятии де Мерша. Поулхэмптон собирался приобрести их за гроши, и они-де взлетят, когда начнется бум де Мерша, — что-то в этом духе. А бум начнется, как только новости о соглашении по железной дороге достигнут заграницы.

Я поддался и позволил все из меня вытянуть таким образом, что от пустого кабинета с позолоченными корешками, тремя неудобными конторскими креслами и стеклянными окнами, в которых читалась зеркально перевернутая надпись «Поулхэмптон», от всего мрака, строгих линий и бледного света в голове осталась только путаница. Но Поулхэмптон был благодарен и звал отужинать с ним и его фантастической дочерью, которая горела желанием со мной познакомиться. Словно из дворца прислали приказ посетить государственный бал, причем Ли приглашался вместе со мной. Мисс Поулхэмптон не нравился Ли, но раз в год приходилось приглашать и его — надо полагать, для поддержки доброжелательных отношений. На этом наше собеседование и закончилось. Я спросил, нет ли сегодня в редакции Ли. Его не было. Я попытался лишний раз замолвить за него словечко, но без толку. Поулхэмптон слишком верил колкостям своей помощницы, чтобы воспринимать похвалы ему.

И я поспешил оттуда убраться. Хотелось оставить позади окружение, где то и дело грозил заявить о себе мой дилетантизм. И убраться было несложно. В те времена я снимал комнаты в одном из клубов политических журналистов, облицованном белой плиткой. Но слуга быстро собирал мои вещи по первому требованию. На вокзале по одному из тех совпадений, что на самом деле не совпадения, я столкнулся с великим Кэлланом. Он был в дурном настроении — обнаружил, что отвлекающийся носильщик не в состоянии дослушать до конца его предложение с двухсекундными паузами после каждого слова. Поэтому при виде меня Кэллан просиял — обрадовался спутнику, который ценит его величие по достоинству. В вагоне, избавившись от громоздкого багажа, отягощающего его лицо тревогой, а походку — запинками, он вновь надулся до своих обычных пропорций.

— Так, значит — ты едешь — в Париж, — размышлял он вслух, — по заданию «Часа».

— Я еду в Париж по заданию «Часа», — подтвердил я.

— Ага! — продолжил он. — Возьмешь интервью у великого герцога-курфю…

— Здесь мы зовем его герцог де Мерш, — прервал я легкомысленно.

Вопрос нюансов. «Великий герцог-курфюрст» — это филантроп и основатель государства, а герцог де Мерш известен как финансист.

— …Гольштейна-Лауневица, — не обращал на меня внимания Кэллан. Титулы соскакивали с его языка подобно последним каплям какого-то бесценного густого вина древнего винтажа. — Я мог бы избавить тебя от затруднений. Я сам с ним увижусь.

— Ты! — с нажимом повторил я.

Мне вдруг показалось феноменальным и на редкость нелепым, что все, кого я встречаю, так или иначе замешаны в делах этого напыщенного филантропа. Словно рыбак вытягивал леску с сотней крючков. Кэллан ответил со слегка задетым видом.

— Он — или, вернее сказать, ряд людей, заинтересованных в