Заметки из винного погреба - Джордж Сентсбери

я обнаружил, что мой ребенок взял несколько таких пустых сосудов для игры, и если бы я обладал собственностью, то поступил бы так, как Босуэлл поступил или собирался поступить со своей Вероникой, когда он увеличил ее долю наследства за внимание к его кумиру [xlvii].

Я не уверен, что когда-либо покупал или хотя бы видел империал, но у меня стояли иеровоамы – шотландские торговцы частенько наливали в них по галлону виски. Они больше напоминали пузатые винные бутылки старых дней, чем сегодняшние: в последнее время бутылки вытянулись и «похудели». В начале XIX столетия (хотя такие примеры встречались и позднее) дно обычно делали широким, едва ли не выступающим. Подобный сосуд был устойчивее и лучше удерживал осадок, но при его помещении в клетку возникали трудности, для чего в нее насыпали опилки. Думаю, последнее было ошибкой. Сухие опилки предотвращают колебания температуры и не дают бутылке разбиться, а если они насыпаны доверху, вино кажется старым, выдержанным. Но от них в пробке заводятся насекомые и грибки, если же опилки намокли, последствия бывают самыми бедственными, вплоть до порчи содержимого.

Широкодонные бутылки обладали еще одним достоинством: они выглядели живописно и своеобычно. Когда-то давно, похоже, они имели вид не цилиндра, но шара, или же напоминали боксбойтели для штайнского вина. В Оксфорде есть несколько крайне притягательных «шаров», спасенных от бесславного погребения и хранящихся в библиотеке Колледжа всех душ. Вообще, в старину формы отличались разнообразием, о чем и сегодня в какой-то мере свидетельствуют ликерные бутылки. Из тех, что употребительны в наше время, изящнее всего выглядят сужающиеся кверху красно-коричневые бутылки для рейнского и зеленые – для мозельского. В манчестерском ресторане «Палатин» бутылки для рейнского раньше служили графинами, в которых подавали воду. Бутылки с выемкой, в которые так часто наливают французские вина и бренди, пожалуй, приятнее глазу, чем плоскодонные, но, конечно, облегчают работу мошенникам. Если не ошибаюсь, именно по этому поводу французский министр торговли несколько лет назад горячо отчитывал своих селян. Порой, сравнивая французские и английские бутылки с бренди, я обнаруживал, что первые меньше по объему примерно на одну хересную рюмку [xlviii].

Переходя к графинам – чему-то среднему между бутылкой и бокалом – мы вступаем в область чистого искусства. Они бывают очень красивыми и жутко уродливыми; не слишком тратясь – во всяком случае, раньше, когда можно было не слишком тратиться, – вы получите хороший на вид и удобный графин. По моему мнению, надо брать бесцветный, а если нет, то светло-зеленый, цвета бутылки мозельского. Синий и красный губят естественные оттенки вина, но можно взять желтый, если его цвет не слишком насыщен. Самый благородный графин из всех, которыми я владел, был замечен мною на верхней полке «Пауэлла» (о переезде которого из квартала Уайтфраерс можно только погоревать). Он был изготовлен с тем расчетом, чтобы вмещать тэппит-хен (см. выше), но затем отвергнут (при всём почтении к этому человеку) глупцом-заказчиком, и его купил я. Имея форму сплюснутого конуса, он был бесцветным, рифленым, с небольшим выступом у изящного горлышка. К несчастью, мне ни разу не довелось переливать в него кларет из тэппит-хена – последние еще тридцать-сорок лет назад нередко встречались на распродажах старых шотландских погребов, но теперь их почти не достать. Однако он вполне удовлетворился магнумом – и при наличии пустого места букет, возможно, раскрылся даже лучше. (Нет надобности прибавлять, что выливать в графин больше одной бутылки очень рискованно.) Он выглядел внушительно под семисвечным медным канделябром, который сделали для меня у «Бенсона». Те же превосходные мастера, которые, подобно всем, заслуживающим этого существительного и этого прилагательного, будут с таким тщанием выполнять ваш заказ на полгинеи, как и тот, что я однажды видел перед его отправкой в Россию – сервиз из граненого стекла стоимостью в полторы тысячи фунтов, – снабдили меня кларетными кувшинами, которые вмещали пинту, бутылку и магнум (по два на каждый объем), в виде бутылок для подвешивания к поясу, зелеными, рифлеными, с округлыми, а не плоскими, как у хенмастера[144], донышками. У них, у «Сальвиати» и еще кое у кого можно было добыть сосуды, достойные предполагаемого содержимого.

Единственный недостаток графинов из граненого стекла, помимо их стоимости – я не касаюсь здесь назначения, о котором говорит граф Консидайн в «Чарльзе О’Мэлли»[145], – это вес. Красота их неоспорима, хотя, как мне кажется, этот материал лучше проявляет себя в винных бокалах, нежели в графинах. Мало что подчеркивает качества вина выгоднее, чем так называемые графины «Шварцвальд», в которых жидкость делится на две части, верхнюю и нижнюю, четырьмя тонкими трубками. Я увидел их впервые (кажется, до середины XIX столетия они были мало распространены) в витрине мастера-серебряника по имени Сакс, державшего лавку, единственную в этом аристократическом квартале, за Коннот-сквер, близ странной часовни и кладбища, где, согласно легенде, погребенное тело Стерна вновь появилось на поверхности[146]. Это было давно, в начале 50-х. Затем они стали попадаться чаще и даже продаваться вместе с виски и прочими напитками; сейчас их нетрудно отыскать. Но всё это лишь досужие разговоры. Насчет более сложных форм – змея, кольцо и тому подобное – я не уверен. Внутри графина царствует могущественная богиня по имени Простота, повелевающая ему показывать не столько себя, сколько вино.

С винным бокалом всё иначе по множеству причин, и вот одна из главных: вы, конечно же, поднимаете его, и разглядываете, и вертите в руках. Он ни в коей степени не должен делать вино более темным или мешать просматривать его на свет, чем страдают, на мой взгляд, все «венецианцы», вплоть до самых роскошных. Но даже если держать это в уме, здесь есть где разгуляться декоратору и стекольщику со вкусом и фантазией. И оказывается, что граненое стекло – ободок, с которым соприкасаются губы, остается не ограненным – в некоторых отношениях лучший вариант для тех, кто располагает средствами. В таком масштабе его тяжестью можно пренебречь, при этом бокал устойчив, а разбить его способна разве что самая могучая служанка.

Правда, некоторые слуги могут разбить что угодно. Бокалы из тонкого стекла – вскоре после их появления Теккерей жаловался, что они «не только огромны, но и бьются дюжинами», – летают между ними, как чайки; с помощью же крана в кладовой (очень подходящего для этой цели) можно разбить почти всё. Порой они обнаруживают необъяснимое знание тайн естественной философии. Так, у меня была горничная, явно знакомая с теорией передачи силы. Она поставила три графина, частично наполненные вином, на буфетную полку так, что они соприкасались друг