Путь Абая. Книга первая - Мухтар Омарханович Ауэзов

коня вперед и, нагнувшись с седла, схватил Майбасара за шиворот, с силой отшвырнул его в сторону. И потом, оттесняя его приспешников конем, заслоняя Пушарбая и Божея, могучим голосом бросил боевой клич:

- Котибак! Котибак! Ко мне, Котибак!

И все как один воинственные котибаки вспрянули от этого родового клича. Большой молчаливой толпой всадники Котибак выделились из войска Кунанбая, сместились к толпе пленных жигитеков, смешались с ней и грозным строем развернулись в противостояние Кунанбаю. Все стало ясно, Котибак перешел на сторону жигитеков и готов был сражаться рядом с ними. Но жигитеков было слишком мало, и они были уже надломлены и слабы. Бой не мог возобновиться. Байсал вступился за Пу-шарбая и Божея, не потерпев того позора, которому они оба были подвергнуты. Люди Майбасара отступились от Божея, перешли на другую сторону, к своим. Божей был освобожден, ему помогли встать с земли, держа под руки..

Божей крикнул вслед удалявшемуся Кунанбаю:

- Эй, Кунанбай! Я от пули тебя уберег, а ты в огонь меня бросил! Помни об этом, Кунанбай!

Кунанбай призвал всех, кто оставался с ним после отпадения котибаков и, увлекая за собой еще очень многочисленный отряд, ушел обратно в направлении Карашокы.

В ПУТИ

1

Сгущались вечерние сумерки. На глазах зарождалась темнота. Казалось, изо всех углов комнаты неслышно выступала ночь и постепенно наполняла собою весь большой дом. Это было самое просторное жилье из всех зимников Жиде-бая. Дом двух матерей Абая был богатым, большим, гостеприимным. Внутреннее убранство его отличалось обилием роскошных ковров, узорчатых домотканых алаша - паласов, вдоль стен высокими стопками пестрели одеяла самых разных ярких расцветок. Здесь и жил Абай рядом с любимой бабушкой и родной матерью. Еще не зажигали светильников, дома почти никого нет, народ хлопочет на улице, устраивая скот на ночь.

У окна сидел на корточках Абай и, опираясь локтями на низкий подоконник, подперев ладонями подбородок, задумчиво смотрел на позлащенные солнцем далекие вершины Чингиза. Вдруг оказавшись в непривычном одиночестве, он надолго замолк и весь превратился в слух и отдался созерцанию.

В комнате, кроме него, сидела на полу, на своей постоянно раскрытой постели, старенькая Зере и качала на коленях трехлетнюю внучку, дочь младшей жены Кунанбая, красавицы Айгыз. Бабушка привычно, монотонно тянула колыбельную песенку. Это была старинная колыбельная, ее теперь никто не пел, и только от дряхлой Зере Абай слышал ее. С самого малого возраста Абай любил слушать эту песню, засыпал под нее, и она была для него такою же родной и любимой, как сама бабушка. Сколько раз он ни слышал ее - в ней не менялись ни слова, ни напев, она была навеки верна тем, кому ее пели, как само материнское сердце. Для Абая эта простенькая, бесхитростная песенка звучала как напев мирных сумеречных вечеров на родине. Тоскливый, монотонный мотив ее дожил до старости Зере, сам ничуть не изменившись. И смотревшему в окно Абаю хотелось, чтобы голос ее, порой печальный, а порой бесконечно ласковый и любящий, никогда не смолкал.

С того дня как перекочевали на зимовье, Абай по вечерам неизменно остается наедине с бабушкой. Он сам не может себе объяснить, почему так хочется ему быть рядом с нею. Едва подступит вечер, стада возвратятся с пастбищ, Абай идет в дом младшей матери Айгыз, берет на руки маленькую Камшат и приносит ее к бабушке Зере. Он ласкает ребенка, играет с нею и, когда девочка утомится и захочет спать, передает ее в руки старушки.

Камшат не сразу засыпает, и в полумраке сумерек, когда старая Зере перестает петь, полагая, что ребенок заснул, у девочки вдруг вздрагивают ресницы, она открывает глаза. И в полудреме, сонно моргая глазками, принимается хныкать, словно прося продолжения пения.

Час заката Абай всегда проводил в остраненном молчании. Ему хочется побыть наедине с самим собой. Старенькая бабушка не мешает. Если же вечер застает его вне дома, он уходит подальше от аула, взбирается на вершину какого-нибудь холма. В золотом и багровом степном закате таится для него некая притягательная одухотворенная сила, перед которою он, как перед вышним повелителем, оказывается в сладком молитвенном душевном волнении. И сейчас также - слухом он обращен к бабушке, глаза его блуждают по высокому гребню Чингиза, пылающему огненной короной. Но с заходом солнца золотистое сияние вершин угасает, и в подступающей синеве ночи хребты Чингиза, удаленные верст на двадцать от Жидебая, уходят в глубину неизмеримого пространства. И похожие то на гребень бегущей волны, то на замерших неприступным строем великанов, зубчатые вершины постепенно отдаляются, погружаясь в густеющую темноту.

Что происходило там, в горах, пока еще не известно в ауле. О набеге здесь не знают, но уже дошел слух, что бокенши, все до единого очага, изгнаны из Карашокы, что они, со слезами и воплями проклятий, покинули свои старинные зимовья. Всем было ясно, что на родные пределы Чингиза надвинулись страшные события. Абай тоже догадывался об этом.

Пронизывающий холод, стекающий с гор, замораживает души людские, делая их черствыми и жестокими. И теплыми остаются-только звуки бабушкиной нежной колыбельной, - она, единственная, может устоять против холода человеческих сердец. Обладая какой-то необыкновенной покоряющей силой, эта тихая, едва слышная, напеваемая трепетным старческим голосом песенка способна спасти мир. Абай постиг это не умом, но сердцем, и перевел свой посветлевший взгляд с горных вершин на небо.

Там, в вышине, полноокруглая жаркая луна, плывя в темносиней бездонной глубине неба, пробиралась среди скопления вздыбленных черных облаков. Она играла, то прячаясь за них, то совершенно неожиданно и резво выскакивая из-за них. Абай засмотрелся на эту лунную игру и вскоре забыл о своих невеселых раздумьях.

Луна прыгнула сверху на груду лохматых облаков, исчезла в них, и вдруг вынырнула совсем в неожиданном месте, игриво, убыстряя свой бег, двинулась вперед, опять спряталась за тучку, словно играя в прятки - и вдруг с ясной улыбкой во все полное лицо явилась в чистом синем широком проеме.

В следующий миг, прищуриваясь, словно заигрывая, она одним краем ушла за облако, слегка притушив свое яркое сияние. Абай впервые увидел такую игривую, развеселую луну. Когда напоследок, скакнув над краем тучи тоненьким серпиком, она быстро спряталась - на этот раз надолго - Абай невольно рассмеялся, удивляясь ее проказливости. Она была как непоседливый ребенок, шаловливое милое дитя.

И тут за дверью он услышал быстрый топот бегущих маленьких ног, раздался звонкий смех - это забежал в дом Оспан, убегая