Вехи. Три десятилетия в зеркале венгерской литературы - Аттила Йожеф

Шум, крики! И вдруг толпа, накатываясь сзади, двинулась вперед. И доктору приходится идти дальше, хочет он этого или нет. Так доходят до самого замка.

Вокруг, насколько хватает глаз, тянутся унылые болотистые пастбища, на пригорке видны вспаханные участки, а прямо впереди раскинулся парк с вековыми деревьями, величавым замком, сложенным из кирпича и камня, с гордой угловой башней, с кровлей из красной меди.

Председатель областного совета останавливается перед замком и неотрывно глядит на него. Ужасная картина, ничего не скажешь. Буря основательно потрепала замок, сорвала двери, окна. Оставила лишь голые стены. Толпа тоже останавливается. Все стоят, как на похоронах. Только что шапок не снимают. Из дома доносится грубый звон, слышно, как кто-то бьет и крошит стекло, и этот звук с силой отдается в сердце доктора. Он поднимается по лестнице, входит в холл и видит:

В холле на вывороченном паркете на коленях стоит крестьянин. Передним метровый цветной витраж со свинцовыми орнаментом и фигурами. И эти фигуры, эти украшения гибнут одно за другим, рассыпаются на глазах, обращаются в прах, так как крестьянин колотит по ним обломком кирпича. На минуту он поднимает голову и тут же возвращается к прерванному занятию. На глаза доктора навертываются слезы, еще бы, ведь не так давно он был юрисконсультом владельца, и ему хорошо знакомы эти облеченные в свинец и стекло цветные фигуры. Этот витраж попал сюда из окна часовни, и с ним связана одна прелюбопытная история. И он хорошо ее помнит.

Дело в том, что когда сын владельца замка, молодой барин, достиг зрелости, его папаша, слывший одним из самых просвещенных землевладельцев, забеспокоился, чтобы его мальчик не перешел границу, отделяющую юношу от мужчины как-нибудь неподобающим образом, в неподходящем месте и с недостойной особой. А посему он отправился в Пешт, где честь честью заключил соглашение с молодой, миловидной, образованной и воспитанной блондиночкой, обнаруженной им в каком-то третьеразрядном баре. Блондинка назвалась Гизеллой (так ее звали или иначе, — кто знает) и прибыла в замок (вместе с хозяином, в автомобиле). Одним словом, лето после выпускных экзаменов промелькнуло для молодых незаметно. Большое общество, пышные обеды (Гизелла — дальняя родственница), после черного кофе жаркие карточные бои. Юрисконсульт выигрывал одну партию за другой (о, блаженные времена!). Потом сын уехал изучать агрономию, срок соглашения с Гизеллой истек, но когда пришло время уезжать, она и не подумала это сделать. Не поехала — и точка. «Что я белены объелась?» Хозяин был вдовец, да и вообще не любил историй, словом Гизелла осталась, а когда ремонтировали часовню, хозяина и Гизеллу изобразили на ее окнах друг против друга, его — в виде короля святого Иштвана, ее — в виде жены его, королевы Гизеллы. Священник сперва заупрямился, но хозяин сказал: молчок, и все! Вот как оно было. А теперь поднимается обломок кирпича и в самом деле — все. Кончено. Удар — и Гизелла исчезает с треском и визгом.

— Зачем? — спрашивает доктор у крестьянина чуть не плача.

— Да потому… Порох-то у меня еще найдется, а дроби нет. А дичи развелось — бей, не хочу. Заповедник мы, правда, вырубили, но дичь разбрелась, всходы портит…

— Однако что общего между этим побоищем и дробью?

— А то, что свинец-то я выберу, измельчу, положу между двух досок и начну тереть…

Доктор выходит наружу.

Народ расположился в холодке, под деревьями. Гудят, толкуют между собой. Только несколько крестьян переминаются в ожидании. Вожаки партий, земельный комитет, ну и секретарь кооператива. Однако инструмент есть у всех: топоры, кирки. У кого что.

— Стойте! Подождите немного, — говорит юрисконсульт. — Я попробую определить, на каком основании мы можем квалифицировать замок как подлежащий слому.

— Пусть господин доктор определяет, что ему угодно, ну а ждать — что ж, можно и подождать, если уж на то пошло. Мы ждать привычны. Наждались в своей жизни. — Говорящий повышает голос и продолжает с нажимом: — Отцу моему 62 исполнилось, когда умер, он тоже все ждал. Мне уж тоже 50 стукнуло, и я тоже все только ждал. То, что сейчас подождать надо, мелочь, потому что долго я ждать не стану, это точно.

Юрисконсульт в отчаянии смотрит на крестьянина, пробует догадаться, какой он партии. По глазам не определишь. Ни по лицу, ни по одежде. Крестьянин как крестьянин. Но вдруг он замечает значок и с лютой яростью думает — коммунист, грязная свинья. Но вслух, понятно, не говорит. И даже пугается, что подумал такое. Что делать, теперь он живет в вечном страхе. Страшно, что все останется, как сейчас, и крестьяне будут хозяевами, а он подчиненным. Страшно, что его мысли можно прочесть в его глазах, страшно, что из круга его тайком встречающихся знакомых повсюду тянутся за ним слова, планы, надежды. (Где ты — жизнь без страха, сияющий солнечный свет, пышные обеды, святые жены в образе Гизеллы, защита традиций по приказу — в виде попов и часовен…)

А тот крестьянин-коммунист стоит кротко, мирно и свертывает из газетной бумаги цигарку. Затягивается. Под деревьями тоже дымят, и это выглядит так, словно вдруг разом, сильно дымя, загорелась трава. Все лица повернуты в одну сторону, и, кажется, это мысли горят, а не трава и не папироски. Но эти люди боятся лишь одного — что не смогут их выразить, эти свои мысли.

Как было бы хорошо, если бы мысли просто вдруг расцвели. Каждая мысль превратилась бы в лес и в реку. К небу тянулись бы эти леса, туда же устремились бы реки. Ну и в сердце земли тоже. Да еще в камни, и в травы, и вообще во все.

— Демократия в опасности, пока стоит хоть один замок! — восклицает Эршек, цирюльник, и поднимается. Он отряхивает со штанов сухую траву, приставший мусор и припадает на короткую ногу. То, что этот тезис высказал он, означает, что он подхвачен уже и социал-демократической партией.

— Давай, чего поновее, — обрывает его один крестьянин, у которого, конечно, есть имя, но это здесь не существенно. В ответ раздается смех.

От этого хохота Эршек испуганно опускается, прямо плюхается на землю.

— Сколько ос ни бей, а пока гнездо ни уничтожишь, с ними не разделаешься, — изрекает уже знакомый оратор из крестьянской партии, который еще раньше определил связь замка с демократией.

— Это точно, кум, святая правда, — раздаются одобрительные голоса, но есть и такие, кто предпочитает выжидать и помалкивать. Так и кочуют симпатии от партии к партии, смотря по тому, чей представитель скажет умнее да справедливее. Потому и случается, что перевес то у