Великий Гопник. Записки о живой и мертвой России - Виктор Владимирович Ерофеев

Кроме Великого Гопника. В его второй реальности он не знает поражений. Пока.

51. Побег из морга. Москва — Берлин. Дневник нового военного времени. Дорога на Петербург

Попугай-жако Шива, серый, со слегка ощипанным от внутренних терзаний красным хвостом, прокричал нам «пока-пока!» и уселся на жердочку в ожидании, когда мы вернемся с прогулки. Шива по своей породе долгожитель. Он легко переживет всех, включая Великого Гопника. Он увидит Россию будущего. Но увидит ли он нас?

В машине все быстро уснули: жена Катя и две дочки, Майя (16 лет) и Марианна (4 года). Мы выехали из Москвы на пять часов позже, чем предполагали: хотели взять весь свой сентиментальный скарб, но любимые вещи не все втиснулись в багажник, пришлось перепаковаться. Весеннее солнце уже садилось, когда мы встали на платную автостраду, соединяющую Москву с Петербургом. Наша конечная цель — Германия. Мы ехали окружным путем в Берлин. Дорога через Финляндию и дальше паромом в Прибалтику казалась нам самой удобной. На выездах из России через Эстонию или Латвию нужно ждать по пять-семь часов. Общероссийская святая церковь, под названием круглосуточный федеральный телевизор, с начала войны стала для интеллигентной касты недовольных не хуже крысиного яда или «новичка». Люди бросились со всех ног спасаться от яда. Остались те, кто настолько стойки, что яд принимают за допинг.

Когда едешь из Москвы на Север, до него — рукой подать. Переехав Волгу в Твери, попадаешь в сиротливый пейзаж мелких берез и хмурых елок. Повалил снег. Наступила тьма. Поднялся дикий снежный буран. Автостраду замело, осталась одна полоса, но дальнобойщики, веселясь, несутся, наплевав на сугробы.

Наедине с собой, едва разбирая дорогу, я узнаю в этой лихости дальнобойщиков Россию, не знающую за собой вины. Идет война, а на страну напало беспамятство происходящего. Я ехал через Россию, которая не умеет извиняться, потому что не знает за что. Гнев европейцев делает ее в лучшем случае без вины виноватой, а на самом деле она — дальнобойщица.

Незадолго до Петербурга у меня от усталости начались галлюцинации. То мерещится танк с потушенными огнями, то человек, перебегающий дорогу. Мне страшно за моих пассажирок. Въезд в Петербург длинный и нудный, как и сама дорога до него, но вдруг — щелчок, и ты въезжаешь в ночной город невиданной красоты. Каждый дом — архитектурная судьба и личность. На углу пешеходной улицы, возле Невского, мечется в ночи в гостеприимном ожидании нас розовощекая управляющая частной гостиницы. На кой черт построили этот фантастический город, архиевропейский и вместе с тем затейливо русский, с хитроумными названиями магазинов и кафе? Это же издевательство над бесстильной бедностью сотен других российских городов. И чем одарил этот истерзанный собственной историей город, город дурной революции, Большого Террора, нацистской блокады? Словно в отместку за мучения, он извлек из своей подворотни и подарил нам карикатуру царя, от которого мы несемся вон. Не зная возврата.

52. Русская красавица

Всем хорошим во мне я обязан Русской Красавице. До Русской Красавицы я был никем. Я даже не беру ее в кавычки. Это она меня закавычила.

Друзья познаются в беде? Ерунда. Русская Красавица распугала моих друзей. Клочья зависти повисли на заборах.

Она перевернула мне жизнь. Я вижу себя входящим в свою квартиру в Смоленском переулке с большим новым чемоданом в руках. Польская жена встречает меня угрюмо, в синих резиновых посудомоечных перчатках до локтей. Она уверена, что я в Париже загулял — вид у меня подозрительно радостный. Я ставлю тяжелый чемодан на пол — тогда еще у чемоданов не было колесиков: вот спутники уже были, а колесиков к чемоданам еще не придумали, — разминаю пальцы и весело говорю:

— Привет! Мы с тобой разбогатели.

Жена с испугом смотрит на меня, на новый чемодан, разворачивается и идет в глубь квартиры, бросая на ходу:

— Ужас какой!

Я смотрю ей вслед и вспоминаю, как она мне сказала, что, прочитав Русскую Красавицу, она похудела на пять кило.

История Русской Красавицы заслуживает отдельной книжки.

Это я и был русской красавицей, пройдя через испытание Метрополем. Русская красавица — это я.

Ну да, все верно, господин Флобер.

Русская Красавица пробилась через народную цензуру. Шесть наборщиков из Владимира приехали в Москву, чтобы заявить, что они не будут набирать эту махровую пакость.

«Дорогие американские бляди и пробляди!» — возмущенно цитировали рабочие письмо из романа, обращенное к американкам.

Наши рабочие смутились и покраснели. Разве так можно писать женщинам?

Мы беседовали в течение шести часов. После чего они сказали:

— Ладно, напечатаем, только с условием, что ты нам подпишешь.

Русская Красавица прорвалась и через западную цензуру.

Иван Набоков, начальник в большом парижском издательстве, отказался покупать эту дрянь.

Я был в отчаянье.

Русской Красавице оставалось продолжать влачить самиздатскую жизнь.

В 1980 году летом в поселке Пушкино под Москвой — писал по ночам в сарае — узкая тропинка, жалит высокая, зрелая крапива, рядом стоит, как ночной покосившийся витязь, дощатый сортир, — героиня мне стала являться.

Но не сразу.

Я вначале набросился на нее с мужской силой.

Она не давалась.

Я написал полкниги и сдался — не то!

И когда я окончательно понял про не то, она явилась. В сцене, где к ней приходит мать и уговаривает ехать в Израиль, неожиданно зазвучал ее голос.

Я стал записывать за ней.

Бывали ночи, когда я печатал сорок страниц на машинке. Попробуйте пальцем просто стучать по букве «а» сорок страниц — это что-то немыслимое.

Я полностью отключался, не чувствовал тела.

Потерпев поражение от Ивана Набокова, который заведовал покупкой иностранных рукописей в парижском издательстве, я кинулся в Америку.

Решил отдать рукопись моей подруге, красавице Элендее Проффер.

Я приехал в легендарный Энн-Арбор. Мы гуляли, прошли мимо живописного кладбища, где похоронен ее муж Карл, основатель издательства «Ардис», приюта всех страждущих русских гениев, съели на ужин лобстеров, предоставив официанту ресторана над бурной речкой возможность повязать нам пластмассовые нагрудники, чтобы не замараться мутноватым соком.

В спальне, чтобы нас ничто не отвлекало, она включала белый шум.

Она прочитала Красавицу и сказала, что не будет ее печатать. Тебе надо ее существенно переделать. Как? Написать от третьего лица!

Я уехал в полном отчаянье.

Но неожиданное солнце улыбнулось мне.

Иван Набоков (кажется, племянник) ушел в Париже на повышение в издательство «Ашетт». А если бы не ушел?

На его место пришла ироничная