Венгерский рассказ - Клара Бихари

к тому, что по радио говорили. «Неужто? Да быть того не может!» — подбадривала я себя. Не знаю, какого числа случилось — это я всегда путаю, — в ноябре, первое, что ли, было, двое парней, студенты вроде, примчались на мотоциклах в Бюкк.

«Ну, люди, — заходя в каждый дом, говорит студент, который мотоциклом управлял, — теперь очередь за вами. Беритесь за охотничьи ружья! Ступайте в город, надо отстоять свободу! Смело идите: с нами весь мир, все нам помогают».

«Свободу?» — спросила я, когда они зашли к нам.

«Да, свободу!»

Хорошо был подвешен язык у парня, да только он словно бы не по-нашему говорил. Когда я спросила, как это «отстоять свободу», он ответил: пулями, веревкой, огнем, железом, кровью!

«Если вам столько стран помогает, как вы говорите, на что вам сдалась наша помощь? Мы ведь простые, бедные люди», — сказал ему одноглазый угольщик Кошша.

Парень не ответил и снова заговорил о свободе, о веревках и виселицах, об огне и крови. Может, он думал; мы сразу разохотимся да побежим в Мишкольц, а вышло наоборот: даже у тех охоту отбил, кто пошел бы просто из любопытства. Сколько парень ни говорил о веревке, ни один наш человек с ним не связался.

Поздно вечером, обойдя половину Бюкка, вернулись парни к нашему дому повесив носы. Попросили еды и ночлега. Поесть я им дала — картошки с паприкой, а ночевать не пустила. Они поначалу просили, потом стали угрожать. Но уж если я что скажу…

Что скрывать, разговорились мои девушки с парнями, любопытно им было. А тех хлебом не корми — дай языком почесать. Порассказали они про свое геройство, как отличились в последние дни, столько наговорили, мы даже слушать-то их устали. Но это еще не беда. А как принялся один парень похваляться тем, что они милицейских разоружили да офицеров повесили, а кто в живых остался — в тюремный подвал заперли и шестого числа их тоже повесят, когда поняла я, что происходит, парни уже улепетывали во все лопатки. Первой схватила метлу Рожи. За ней и другие — кто палку, кто стул. Но, слава богу, большой беды не случилось, а маленькая встрепка невеликое дело и, думается мне, двум героям не помешала. Тут и я поверила, что герои они, — у нас так и бегать-то не умеют, как они улепетывали. Их счастье, что удалось быстро завести мотоцикл. Один даже позабыл здесь свою темно-зеленую шляпу, можете посмотреть. Когда будем пугало ставить, как раз пригодится.

Не успели мы оглянуться, как мотоцикл скрылся с наших глаз. И тогда я в первый раз увидела, как Рожи смеется. Я так обрадовалась, что и не заметила, чем она нанимается. А когда она попросила у Кати Сий красный головной платок, я увидела, что на ней новое платье.

«В Мишкольц собралась?» — спросила я не очень ласково.

«Да, сейчас ухожу», — ответила Рожи, повязывая на голову платок Кати.

«Сейчас? В такую поздноту? Ночевать дома не будешь?»

Уж сами понимаете, как я сердито спросила. Но Рожи отвечала спокойно:

«Не сердитесь, матушка Мари, мне сейчас же надо идти. Я до рассвета доберусь туда».

«Если ночь проведешь не дома, ноги чтоб твоей здесь не было!»

«Мне надо идти, матушка Мари. Поймите меня!..»

И ушла. И не одна ушла. Кати Сий, у которой она платок взяла, побежала за ней следом. Ну а остальное уж ты расскажи, Кати!

4

Кати Сий — девушка крепкого сложения. Светло-каштановые волосы она укладывает венчиком, как это было модно в конце прошлого столетия. Она дочь угольщика, выросла в Бюкке, но любит городские платья. Она много и хорошо работает и все же вечерами, вернувшись в общежитие, находит время, чтобы переодеться. В свободные часы Кати читает. В Яворкутской библиотеке она берет книги Йокаи и Миксата. А томик Петефи и стихи Атиллы Йожефа у нее всегда на столе.

— Ну, начинай, Кати, не заставляй себя упрашивать! Расскажи, что с вами приключилось.

Кати не так красноречива, как сестрица Мари. Ее надо подбадривать. Но видно, что она уже научилась кое-чему у сестрицы Мари. Нерешительно начав рассказ, она потом воодушевляется и вновь переживает события минувших дней.

— Мы вошли в город, — начала она свой рассказ.

— Ночью, пешком? — спросил я.

— Нас застала ночь, ночью и шли. Ехать было не на чем, вот и шли пешком.

— Рожи сказала тебе, куда она так торопится?

— Не сказала. Я не спрашивала, я знала. И вы знаете, коли у вас есть сердце… Рассветало, когда мы прошли мимо Диошдьёра. Едва занялась заря, а мы уже добрались до Мишкольца. Улицы были пустынными, но шумными. Пустынными потому, что не спешили на заводы рабочие, не видно было деревенских телег, которые везли продукты на базар. Шумными потому, что небольшие группки очень крикливых парней шатались по улицам с ружьями на плечах. Пока было темно, они нас не трогали, только иной раз бросали вслед два-три злобных слова.

Но когда они видели, что мы пускались бежать, гоготали во все горло. А вот как начало светать, случилась беда. Знаете, красный платок всегда красный, но когда первые солнечные лучи осветили голову Рожи, словно пламя, засверкал мой платок.

«Стой! Сейчас же сними с головы красный платок, ты, авошская[5] потаскуха!»

Вооруженный человек, который, может, даже ни чуточки не был старше меня, протянул руку к голове Рожи и вместе с платком захватил ее волосы. Рожи бросилась на парня.

Через четверть часа мы были заперты в подвале. У меня только спина ныла да левая рука болела, а у Рожи все лицо было в крови, и если б я не помогла ей спуститься по лестнице, она наверняка бы свалилась. Когда мы очутились в подвале, я уложила ее на грязный пол. Те, кого привели до нас, увидев кровь, потеснились, хотя народу там было полным-полно.

«Очень болит, Рожика?» — спросила я.

Она не ответила, стиснула зубы, закрыла глаза и стерпела, когда я носовым платком вытерла ей лицо. Платок насквозь промок, а лицо все еще было в крови.

«Очень больно, Рожика?»

Она опять не ответила, но, когда я наклонилась к ней, Рожи рукой погладила мое лицо.

«Отняли платок?» — шепотом спросила она.

«Другой купим, Рожика! Не думай об этом! (Из закрытых глаз Рожи медленно катились слезы и смешивались с запекшейся кровью.) Не плачь, Рожика! Из-за платка…»

«Ты ведь знаешь, не из-за платка я плачу», — прошептала она.

«Ничего нам не будет. Выпустят нас. Ведь мы ничего не сделали».

«Ты знаешь, что я не из-за этого плачу».

Я уже