Смотритель. Барчестерские башни - Энтони Троллоп

Преосвященство, как и всякий, с кем Вы сочтете нужным проконсультироваться, увидит, что моя отставка ни в коей мере не помешает другому человеку занять эту должность. Все, с кем я советовался, считают меня неправым; на этот шаг меня подвигло исключительно собственное внутреннее убеждение, и мне очень не хотелось бы своей отставкой бросить хоть малейшую тень на привилегию, любезно мне Вами предоставленную. Я, во всяком случае, на любого своего преемника буду смотреть как на человека, занимающего достойнейшую церковную должность, на которую Ваше назначение дает ему безусловное право.

Я не могу закончить это официальное письмо, не поблагодарив еще раз Ваше Преосвященство за всю Вашу великую доброту, с чем и остаюсь

Вашего Преосвященства покорнейший слуга Септимий Хардинг, смотритель барчестерской богадельни и соборный регент.

Затем он написал следующее личное послание:

Мой дорогой епископ!

Я не могу отправить прилагаемое официальное письмо без более теплых выражений признательности, неуместных в документе, до определенной степени публичном. Вы, я знаю, поймете мои чувства и, возможно, посочувствуете слабости, вынудившей меня просить об отставке. Я не наделен силой выдерживать публичные нападки. Будь я совершенно убежден в прочности моей позиции, в моем праве получать восемьсот фунтов годовых по завещанию Джона Хайрема, я почитал бы своей обязанностью оставаться в должности, сколь бы мучительными ни были нападки, но я такого убеждения не чувствую и верю, что Вы меня не осудите.

Одно время я думал оставить себе лишь скромную часть дохода, например триста фунтов в год, а остальное передать попечителям, но мне пришло в голову, и, я полагаю, небезосновательно, что таким образом я поставлю преемников в незавидное положение и нанесу значительный урон Вашему патронату.

Мой дорогой друг, прошу Вас, напишите мне несколько строк и скажите, что Вы на меня не сердитесь и что священник церкви в Крэбтри будет Вам так же любезен, как смотритель богадельни.

Я очень тревожусь из-за места регента; архидьякон думает, что оно прилагается к смотрительскому, я полагаю, что нет и что я могу его сохранить. Впрочем, в этом вопросе я буду всецело полагаться на Вас и настоятеля. Место это, как никакое, отвечает моим желаниям, как равно и способностям.

От всего сердца благодарю вас за привилегию, от которой сейчас отказываюсь, и за всю вашу доброту, дорогой епископ, и остаюсь

Искренне Ваш Септимий Хардинг. Лондон, Август 18…

Закончив оба письма и сделав копию первого для архидьякона, мистер Хардинг, которого мы больше не должны именовать смотрителем, последний раз подписался этим званием и увидел, что уже два часа и пора собираться. Да, с тех пор он никогда не позволял называть себя званием, которое носил так долго и которым, надо признать, гордился. Любовь к титулам в человеческой натуре; священник хочет стать архидьяконом, а преподаватель – ректором колледжа, как лейтенант мечтает стать капитаном, а свечной торговец – получить к своему имени приставку «сэр» по случаю посещения королевой нового моста. Однако смотрителем он больше не был, а звание регента, столь ему дорогое, звучит не столь значительно, так что наш друг вновь стал просто мистером Хардингом.

Миссис Грантли ушла, никто более не задерживал его уговорами отложить отъезд. Довольно скоро он уже собрал вещи, оплатил счет и, оставив дочери записку, к которой приложил копию письма для архидьякона, сел в кэб и с ликующим сердцем поехал на вокзал.

И разве у него не было оснований ликовать? Он преуспел во всем задуманном, первый раз в жизни выстоял в схватке с зятем, несмотря на численный перевес противника: не дрогнул под натиском не только архидьякона, но и архидьяконши. Он одержал великую победу и мог с полным правом садиться в кэб триумфатором.

Мистер Хардинг не сказал Элинор, когда вернется, но она встречала все поезда, на которых он мог приехать, и когда вагон остановился у барчестерского перрона, ее коляска ждала неподалеку.

– Дорогая, – сказал мистер Хардинг, сидя рядом с дочерью, когда та направила свой крохотный экипаж к обочине, чтобы пропустить грохочущий омнибус, – надеюсь, ты сможешь питать должное уважение к священнику церкви в Крэбтри.

– Дорогой папа, – сказала она, – я так рада.

Как же приятно было вернуться в милый дом, пусть даже его вскорости предстояло покинуть, рассказать дочери о сделанном и о том, что у них впереди. Они не могли сразу переехать в другой дом: младшего священника в Крэбтри следовало известить об увольнении за полгода, если только ему не предоставляется другое место. Затем мебель – из которой бо́льшую часть предстояло продать, чтобы заплатить сэру Абрахаму Инциденту за полуночную беседу. Мистер Хардинг пребывал в странном неведении касательно адвокатских гонораров; он не знал, должен двадцать фунтов или две тысячи. Да, сам он никаких адвокатов не нанимал, и его согласия перед обращением к сэру Абрахаму или к господам Коксу и Камминсу никто не спрашивал: архидьякон прибег к их услугам по собственному почину, и на миг не подозревая, что мистер Хардинг повернет дело по-своему. Составь адвокатский счет десять тысяч фунтов, мистер Хардинг ничего бы поделать с этим не мог, но даже в таком случае не стал бы оспаривать свою ответственность. Такая мысль ни разу не посещала его голову, однако он сознавал другое: что сбережений у него очень мало, дохода от богадельни больше не будет и продать мебель – единственный для него выход.

– Не всю, папа, – умоляюще проговорила Элинор.

– Не совсем всю, милочка, – отвечал он, – то есть, конечно, если получится. Хорошо бы оставить что-нибудь для Крэбтри – но лишь совсем немножко. Нам надо мужаться, Нелли, – трудно от достатка переходить к бедности.

Так они обсуждали свою будущую жизнь. Отец утешался мыслью, что дочери недолго терпеть бедность, а Элинор про себя думала, что скоро отец обретет в ее будущем доме спасение от одиночества в Крэбтри.

Когда архидьякон оставил жену и тестя в гостинице «Чептер кофехаус» и направился к господам Коксу и Камминсу, он довольно смутно представлял, зачем туда идет. Джентльмены в обстоятельствах, понуждающих искать юридической помощи, склонны заявляться к своим адвокатам без особой нужды – и обычно говорят о таковых визитах как о тягостной обязанности. Адвокаты, со своей стороны, обычно не видят в этих визитах необходимости, хотя вполне согласны с тем, что они тягостны: джентльмены во время подобных визитов нередко, к своему замешательству, понимают, что им нечего сказать. Они говорят немного о политике, немного о погоде, задают несколько глупых вопросов по поводу своего иска и уходят, проведя