Любовь Онегина к бабушке Кларе - Мири Литвак

«Не приставай к маме», – сказал папа, когда я обратился к нему с вопросами.

«А я не пристаю, – рассердился я, – я всего лишь хочу навестить дедушку с бабушкой».

«Ты же знаешь, что дедушка болен».

«Но его же уже выписали из больницы!» – настаивал я.

«Он ещё очень слаб, и это опасно. Мама возьмёт тебя, когда ему станет лучше».

Я так и не понял, что для дедушки может быть опасного в том, что я приду его навестить, но только после праздников мама согласилась, чтобы я пошёл с ней к дедушке Солику и бабушке Кларе.

«Как мой Бобик вырос…» – воскликнула бабушка Клара, увидев меня, но эта фраза не прозвучала в её устах как нечто положительное. Она развела руками, будто в расстройстве или в разочаровании. Она погладила меня по щеке и поцеловала. Я почувствовал прикосновение её дряблой кожи и запах, знакомый, тёплый, чуть сладковатый, смесь запаха кухни и крема, который стоит у неё на тумбочке у кровати.

В квартире бабушки и дедушки стоял сейчас ещё один запах, другой, и я подумал, что так, наверное, пахнет дедушкина болезнь. Я тут же сказал маме шёпотом: «Душно как! Почему здесь так нехорошо пахнет?»

«Перестань сию минуту! Бобик!» – взвилась мама, но тоже шёпотом, будто подтверждая таким образом, что это что-то тайное и нельзя об этом говорить вслух. Я промолчал, понимая, что, видимо, сейчас надо молчать и вести себя, как будто не происходит ничего особенного, потому что дедушка Солик ещё не совсем здоров. Но когда я начал рассказывать бабушке Кларе про новую школу, то заметил, что она меня не слушает. Она всё так же смотрела на меня, но улыбка застыла у неё на лице, и оно оставалось неподвижным. Она только искала глазами мамины глаза. Бабушка Клара сказала: «Да, это хорошо…», но мне показалось, что есть что-то нехорошее в том, что я вырос, и я подумал, что неспроста мама так долго откладывала мой поход к бабушке с дедушкой.

Бабушка Клара подошла к маме очень близко, они стояли лицом друг к другу, почти вплотную и тихо о чём-то говорили, так что мне не было слышно. Вообще в бабушкиной с дедушкой квартире царила теперь особая тишина. Звонкий бабушкин голос не доносился из кухни так задорно и властно, как раньше, и она не входила в дедушкин кабинет, весело блестя глазами. Она не задавала ему громким голосом разных вопросов и не ругала его. Даже её походка изменилась: она ступала осторожно, тихо шаркая ногами. Казалось, что она делает всё, чтобы её не заметили. Она не говорила во весь голос по телефону со своей подругой Наталией и даже когда готовила на кухне, делала это как-то тихо и робко. Входя за ней, я не ощущал той весёлой суеты, которую я так люблю у неё на кухне, и не слышал, как бренчат кастрюли и хлопают крышки. Даже пар от плиты полз как-то вбок в сторону окна, а не поднимался вверх гордым и живым столбом.

Дедушка сильно похудел, он весь сжался и стал казаться гораздо меньше, чем раньше. Но и теперь он всё так же сидел в своём большом кресле, но вдруг с большим усилием он поднимался и, не говоря никому ни слова, шёл в спальню. Бабушка Клара не вставала и не шла за ним следом, а только провожала его взглядом.

«Нету сил», – произнесла она, обратив внимание на то, что я смотрю ему в спину, и попыталась улыбнуться. Но улыбки у неё не вышло. Послушались только губы, а глаза остались грустными. Между её глазами и линзами очков я увидел, что ресницы у неё длинные и густые, хоть она и старенькая.

Дедушка объяснил мне насчёт операции. Он сказал, что ему вырезали большую вену из ноги, потом распилили грудную клетку и присоединили эту вену к сердцу. Он даже показал мне шрам на ноге – он походил на много-много маленьких собачьих укусов, один над другим. Мне это показалось очень странным. «Разве вена ноги может помочь работе сердца?» – спросил я.

Дедушка сказал, что сейчас вены у него в полном порядке, что та вена уже привыкла на новом месте, но сердце ещё не совсем привыкло. Именно поэтому дедушка так быстро устаёт и должен прилечь посреди дня. Когда это случается, я захожу в его кабинет, но он пуст, а без дедушки мне там нечего делать. Со всех сторон книги смотрят на меня враждебно и хмуро, а без дедушки я не знаю, что они хотят мне рассказать.

Я забираюсь на его кресло, сижу там и скучаю. Кресло большое и холодное, но от него исходит дедушкин запах, который напоминает, что дедушка просиживал в нем целыми днями. Я не знаю, что мне делать, и через некоторое время слезаю с кресла и иду искать Онегина. Я совсем забыл о нём из-за тишины и нового запаха в дедушкиной и бабушкиной квартире. Я не обратил внимания на то, что Онегин даже не пришёл поприветствовать нас в дверях, когда мы зашли. Может быть, в нём тоже произошла перемена с начала дедушкиной болезни или с тех пор, как я был здесь в последний раз?

Я поискал Онегина на синем диване в гостиной, около его плошки с едой в кухне и в платяном шкафу – может, он свернулся там калачиком, как любит наша Ольга, и вдруг я увидел бабушку Клару. Она стояла в дверях дедушкиной спальни и смотрела вовнутрь. Дедушка Солик спал. Огромная машина, присоединённая к баллону кислорода, со страшным шумом, как целый завод, помогала дедушке дышать. Бабушка Клара стояла на пороге и смотрела в темноту комнаты. В эту минуту я не видел её лица и только вспомнил, как оно выглядело, когда мы зашли: вытянутым и потускневшим.

Я хотел потрогать её за рукав и сказать: «Бабушка, не беспокойся. Дедушка выздоровеет. Всё будет хорошо», – но сдержался, поскольку подумал, что, может быть, ей будет неприятно, что я увидел её в такой момент: она стояла молча, не двигаясь, и всматривалась в темноту.

Когда бабушка Клара обернулась и заметила меня, она обхватила меня за плечи и повела в гостиную. Я думал, что она станет говорить мне о дедушкиной болезни и, наверное, скажет, что он скоро выздоровеет, чтобы не пугать бедного ребёнка,