Путь Абая. Книга первая - Мухтар Омарханович Ауэзов

Все это говорило о том, что мирный поход Кунанбая удался, и поездка ага-султана была «щедрой на дары и добычу». И если кто-нибудь в ауле Кунанбая раскинул бы сейчас гадальные кости, то могло выпасть такое гадание: «Путники наши возвращаются очень довольные. Даров много, добыча большая. У каждого -добра прибыло вдвое». Обычно такой расклад костей выпадал удачливым ворам-барымтачам.

Двигаясь в дневное время безостановочно, без обеденных трапез, кочевой отряд на седьмой день пути вышел к Чингизу и зацепился за горную гряду на западной стороне хребта.

Именно на этот седьмой день караван Кунанбая догнал Камысбая, Толепберды и Бурахана - троих погонщиков, направленных домой ага-султаном раньше отряда. Абай об этом ничего не знал.

Первым увидел трех верховых, гнавших из лощины по направлению к дороге большой косяк лошадей, Майбасар, и воскликнул:

- Вижу их! Это наши джигиты!

Три джигита были, как оказалось, перегонщиками табуна Кунанбая, которым он поручил доставить в свой аул лошадей, подаренных ага-султану за то время, которое он пребывал нынешней зимой в Каркаралинске. Все это были крепкие добрые кони - скакуны с крутыми загривками и упитанные яловые кобылицы. Их было около ста голов.

Табун из пятнадцати лошадей, которых гнал Карабас, присоединили к большому косяку.

Кунанбай заехал в середину косяка, к нему поспешили трое перегонщиков, владетель небрежно поздоровался с ними. Чуть задержавшись возле них, что-то им коротко сказав, вернулся назад к отряду.

У Абая закрались кое-какие сомнения, и он осторожно спросил у Карабаса, когда тот оказался в сторонке.

- Ага, что это за лошади?

- Е! Разве ты не знаешь? Это же добыча твоего отца!

- Какая добыча? Откуда?

- Ойбай, да ты же еще совсем ребенок! Ничего не смыслишь... Разве мало людей ходит под его властью? А сколько их приезжало в город, чтобы мырза порешил их дела? Не счесть - днем и ночью валили к нему. И что ты хочешь? Чтобы он не брал за свои услуги мзду? А они что - не должны подносить?

Так объяснил деловитый Карабас. И Абай ничего больше не стал у него спрашивать. Жгучий стыд, сильнейшее смущение охватили его. Он почувствовал, что лицо вдруг вспыхнуло. Никогда он не предполагал, живя с отцом бок о бок, что у того могут быть подобные дела. Эти взрослые. Разве их можно понять. На что только они не способны пойти в своих корыстных целях.

И ему вспомнилась песенка слепого акына Шоже: «лысый вор передаст кривому все, чем народ живет». Какой позор! Стыдно перед Шоже. Слепец все видит, оказывается.

Караван вновь споро двинулся вперед. Абай ехал ровной иноходью. Сегодня должны прибыть в аул старшей жены Кунанбая Кунке, в Карашокы. Сегодня же он увидит всех своих дорогих, милых - сегодня вечером. Но даже это радостное ожидание не могло убрать той тяжести, что легла на душу Абаю. Чем больше раздумывал он о делах человеческих, тем больше пустоты, нелепостей находил в них. Те пятьдесят голов крупного скота, гуртом отогнанного в аул Алшинбая, - тоже были, оказывается, частью добычи черного ворона. Калым. Значит, и калым за невесту отдан из этой добычи.

Невеста, к которой его чуть ли не насильно подталкивали... Завлекали: «Шея как у белого сокола-балобана.» Дильда. Его будущая жена. Что же происходит на этом свете? Все самое чистое, непорочное, светлое в душе непременно должно быть испачкано. Душа должна стать серой, тусклой, угрюмой. Жена, супруга - как хорошо, красиво, свято звучит это слово, - и как хочется им опошлить, принизить само это понятие. супружество. И юного Абая охватила великая обида за себя, за Дильду - нет, не только обида, но и жгучий стыд, и гнев.

Лихоимство - большой грех, судя по Священной книге. Стяжательство несмываемым позором легло на имя знаменитого бия прежних времен, Кенгирбая, лихоимство его осталось в памяти потомков как тяжкий, непростительный грех. Взятки и мзда для сильных мира сего - это ведь кровь безвинных и угнетенных, грех, взятый на душу. Об этом и говорят открыто такие чистые люди, как акыны Барлас и Шоже. Оказывается, и дом Божий - святую мечеть можно построить на деньги, добытые взяточничеством. Мол, храм не рухнет оттого, что возведен на грешные деньги. Лишь бы звучали внутри храма молитвы во славу Аллаха да раздавались священные песнопения имама в навернутой чалме, отправляющего пятничную хутбу. Что с того, если свадебное платье невесты, сосватанной для любимого сына, куплено на средства, добытые взятками? Что за беда, если и очаг молодоженов возведен на эти же средства, и благоденствие очага будет возрастать на том же самом?

Когда вечером караван добрался до Карашокы, Абай не остался в ауле Кунке. В сопровождении одного лишь Жумагула спешно, на ночь глядя, отправился в сторону Жидебая, весь путь проскакал ровной иноходью, ни разу не переходя на шаг.

Когда мимо окон зимника протопали копыта, собаки грохнули бешеным лаем и в темноте на улице раздались голоса, обе матери в доме были на ногах, еще не ложились спать. Они провели весь день в смутном ожидании какого-то важного известия или дорогого гостя - поэтому и за ужин еще не садились.

В дом шагнул и, стоя у порога, незнакомым голосом произнес салем юноша-подросток с опаленным на морозе темным лицом. В толстом дорожном одеянии, заметно подросший, с уверенной поступью, вначале Абай был воспринят как важный гость-гонец, но вскоре был узнан домочадцами - и раздались радостные крики:

- Абай!

- Абайжан!

- Родной мой!

- Ягненочек мой! Абайжан, миленький!

Радостным возгласам не было конца. Ликование было всеобщее.

Все домашние оказались живы-здоровы! Бабушка и мать в полном здравии! Обе они, по очереди, от души расцеловывали Абая. И братишка Оспан подскочил. От радости он кричал что-то невнятное и припрыгивал на месте. Хлопая себя по худым мальчишеским ляжкам, стал носиться по комнате вокруг взрослых, резвясь и играя.

- Выкладывай гостинцы свои! А ну, скорее гостинцы показывай! - завопил он и повис на Абае, мешая ему приветствовать Габитхана с Такежаном. Балованный мальчишка не отставал, лез к брату рукой за пазуху, обшаривал карманы, непрерывно вереща:

- Ну, где? Ну, скорее давай!

По приезде Абай три-четыре дня не покидал дома, никуда не выезжал, не ходил гулять. Он избегал встреч с отцом. «В Кара-шокы намечается большой сход. Аул Кунке заполнили гости. Едут со всех сторон поприветствовать мырзу. Людей там не счесть» - такие слухи ежедневно доходили