Путь Абая. Книга вторая - Мухтар Омарханович Ауэзов

шашнях я знаю давно, но никак не решался сказать тебе. А теперь вот говорю все без утайки. У меня больше нет никого на свете, кому я мог бы решиться открыть это. Что я должен сделать, брат? Может быть, этой ночью, пока отец находится в траурной юрте, мне убить этих двух бесстыдников, повесить на шаныраке ее дома?

У Абая пресеклось дыхание, он пошатнулся в седле, словно ему выстрелили в грудь, дрожь ужаса потрясла его, из-под ног словно ушли стремена. Но в следующий миг взорвался в нем страшный гнев, переполнил все его существо, глаза выкатились, налились кровью, и он рявкнул хриплым голосом:

- Замолчи! Не смей! Ты не честь отца хочешь отстоять, а хамство свое показать! Тупость свою, отсталость свою явить перед людьми! Как ты смеешь даже заикнуться об этом? Попробуй только хоть какие-нибудь учинить безобразия, я тебя самого повешу на том же шаныраке! Замок на твой рот, и кандалы на твои руки! Пикнуть не смей! Ты должен отца покоить на торе, а ты толкаешь его в могилу! Хочешь ославить его на весь мир? Или у тебя, может быть, задумана месть против отца, и ты хочешь покончить с ним, предав его позору? Усмири себя и ни слова об этом! - Так грозно приказал Абай брату и, покинув его, стремительно погнал иноходца в сторону своего аула.

Окрестная холмистая степь вся была залита кровавым светом вечерней зари. В безоблачном небе громадное красное солнце грузно осело, коснулось края земли, зажигая его раскаленным огнем. У Абая, одиноко едущего на коне, бушевал такой же огонь в груди. Он задыхался. Он смертельно ненавидел Нурганым, но был разгневан и угнетен тупой злобой Оспана, готового не посчитаться жизнью и честью отца ради того, чтобы постоять за свою, сыновнюю, честь. И неимоверно больно ранило Абая то, что Базаралы, которого он знал как одного из самых достойных и славных казахов, кого он любил и кем дорожил больше всех, вдруг оказался бесконечно чуждым и враждебным для него человеком!

Какая тяжесть, какой стыд! Всюду ненависть, коварство, ложь и предательство. Поруганная совесть, стыдливая жалость. Все эти дьявольские посылы обрушились на него сразу, словно удары острой бритвы. Абай потерял представление, зачем живет, куда едет, о чем он будет говорить с людьми, встретив их на пути. В глазах возникал Базаралы, затем вспоминался Дубровский, повесть о котором он дочитал сегодня утром. И один за другим представали перед его внутренним взором несчастные родичи из его кочевого народа - Кунанбай и Божей, Такежан и Балагаз, Оралбай и Керимбала - жертвы неизбывного зла, что повторяется в степи из поколения в поколение.

Он подумал о родичах Базаралы, которые постоянно испытывали на себе унижение чести и достоинства со стороны рода и потомков Кунанбая, точно так же, как и Дубровский-отец со стороны Троекурова, который в конце концов и сжил со света своего соседа и старого друга. Тяжесть роковых тайн Владимира Дубровского легла на сердце Абая, и он думал о том, что вместо спасительной любви Маши Владимир нашел в бушующем пожаре отмщение, нашел и все ответы на вопросы своего честного сердца.

Абай подстегнул камчой рыжего иноходца, словно желая подогнать ход своих мыслей, которые привели бы его к верному решению, к тому, чтобы найти выход из создавшейся ловушки жизни. Зловещая новость, которую узнал он, полностью вывела его из душевного равновесия. На весах его души были на одной чаше Кунанбай, Нурганым, Базаралы, на другой чаше - Троекуров, Владимир Дубровский, Маша Троекурова. Весы эти покачивались, не сваливаясь окончательно ни на одну сторону. Так, впервые для Абая, правда искусства предстала равной жестокой и беспощадной правде жизни.

В свой аул Абай подъехал в глубоких сумерках. Людей снаружи юрт уже не было видно. Не прибежали навстречу дети как обычно. С отъездом муллы в Корык, в траурный аул, детей из школы тоже увезли туда их родители, участвующие на похоронах и на молебнах по усопшему сыну Такежана. Строительные рабочие из «соседей», похоже, подались также туда, чтобы встретиться там со своими родичами. Подъехав на мягких переступах шагом идущего коня, Абай спешился за юртой и, привязав его, пошел в обход дома к двери.

Тут раздалась внутри юрты чудно исполняемая красивая песня. Услышав ее, услышав голос, Абай решил не прерывать пения и, подойдя к двери, присел на землю и стал слушать. Никто в доме не заметил его появления, только одна лишь Злиха, хлопотавшая у наружного земляного очага, увидела его и подбежала, желая открыть ему дверь. Но Абай тихо подал ей знак, чтобы она не шумела, подошла к нему.

- Злиха! Не утруждай себя. В дом сама тоже не заходи. Ай-герим поет красивую песню, пожалуй, не будем ее прерывать, Злиха. Лучше послушаем! - шепотом произнес Абай.

- Но в юрте нет света! Пойду, зажгу лампу, - тихо ответила Злиха.

- И этого не стоит делать, айналайын! Испортишь только песню!

Злиха беззвучно засмеялась, в полутьме сверкнули ее белые, крупные, чудесные зубы. Молодая служанка поняла его настроение и, тихо отступив, растворилась во мгле сумерек. И вскоре ее силуэт мелькнул перед открытым пламенем земляного очага.

Абай же, сняв с головы тымак, шире распахнув под чапаном ворот белой рубахи, подставил лицо прохладному степному ветерку и, умиротворенный, счастливый, стал слушать песню Айгерим.

Она пела над своим маленьким первенцем: вместе с ее пением слышен был лепет ребенка. Потом он затих, видимо, дитя уснуло.

Айгерим пела песню Биржана «Карагоз», с нежной, прозрачной мелодией. В таинственной предночной тишине, в которую погружался уходящий день, звучала тихая песня грусти и печали. Айгерим пела не в полный голос, и так ее ис-

полнение раскрывало особенные, ранее не слышанные Абаем музыкальные богатства.

Черноглазая красавица моя

Остается там, далеко...

Если ей без меня легко, Что скажу, безутешный, я?

Айгерим пела нежно, сердечно, отдельные строчки она сегодня исполнила, чуть изменив, и в слова припева вложила не только свою сокровенную сердечную тоску, но и сегодняшнюю тоску и тревогу Абая: его любимая жена, казалось, удивительным образом передавала все самые глубокие, тайно хранимые чувства его души.

После посещения сэре Биржана разнеслась по всей Арке молва об Айгерим, жене Абая, как о необыкновенной,