Барнабо с Гор - Дино Буццати

но проходит несколько недель, и оказывается, что она запорошила все в доме: старые книги, карнизы, мебель, проникла внутрь часов с четырьмя циферблатами, что на вершине колокольни Сан-Никола. По ночам звонарь, бывает, прислушивается; ему кажется, что часы то и дело вздыхают. От их боя вздрагивает вся башня. А потом отголоски этого боя тают в воздухе, ветер уносит их вдаль.

Жизнь в Новом доме течет плавно; здесь все ладится, и у каждого лесничего есть даже своя стойка, чтобы упражняться в стрельбе, и латунные мишени. Но, говоря по правде, никто пока не обжился тут. И это понятно: дом новый, мебель из свежего дерева, на кроватях пружинящие сетки, в то время как на прежних койках под матрасами были только доски. В каждой комнате керосиновая лампа, пахнет только что обструганной елью, тикают часы. И есть еще что-то неуловимое – никто не смог бы объяснить, что это.

– Здесь явно не хватает Дель Колле, – сказал однажды вечером кто-то из лесничих.

Впрочем, нет, дело вовсе не в Дель Колле, а в том, что обитателей дома не покидает ощущение, будто с минуты на минуту кто-то должен явиться. Речь не о вторжении неприятелей, а о приходе незнакомца. Каков он, сложно сказать. То и дело лесничие бросают взгляды на гордые серые вершины, над которыми плывут тучи, тоже серые и одинаковые.

Через каждые три-четыре дня настает черед каждого дежурить у порохового склада. Смена караула обычно происходит в четыре часа пополудни перед входом в грот, расположенный на правом склоне громадного ледника, который зажат между Палаццо и Пороховой горой. Гарнизон из трех человек, передавший дежурство, уходит прочь по сыпучему каменистому спуску и вскоре исчезает из виду.

Пороховой склад: затеи глупее и вообразить нельзя. Склад забросили, когда строительство дороги заглохло. Пока шли работы, было понятно, зачем он нужен. Но есть ли смысл охранять его теперь, тем более что на складе совсем мало припасов?

– Лучше уж нести караул, – все повторяет Марден, – ведь если бы не пороховой склад, нам вверили бы какое-нибудь совсем уж бестолковое дело.

Метрах в пятидесяти от склада, над соседней скалой, торчащей в массиве ледников, угнездился домик для стражи. Тишина тех мест обычно очень глубока. Из домика сквозь узкое окно можно разглядеть часового, который вышагивает с ружьем у грота; перед самим складом и ниже, среди камней, видны остатки колючей проволоки, ржавые консервные банки и погнутый каркас порохового бочонка. Лесничие, дежуря, месяц за месяцем разглядывали все это и теперь знают наизусть каждую деталь пейзажа.

Барнабо любит коротать вечера в сторожевом домике, особенно когда с ним на дежурстве Бертон, ведь это значит, что можно часами напролет разговаривать в темноте.

– А представляешь, если они заявятся сюда сегодня ночью? – говорит Бертон со своей кровати; Барнабо лежит напротив. – Мы вовремя засечем их и прокрадемся из сторожки вон к той скале, за которой и спрячемся. Бам! Бам! Руки вверх! Преступники пойманы. Ну и удивятся же все!

– Дай-ка спички, хочу посмотреть, который час, – говорит Барнабо. Бертон ищет на своей кровати. Потом слышится постукивание спичек о стенки коробка. Барнабо зажигает одну: половина одиннадцатого. Спичка догорает и гаснет. Снаружи доносится посвистывание Монтани, который караулит вход в грот.

– Скажи честно, Бертон: когда ты дежуришь здесь не со мной, а с другими из наших, вы сменяете караул даже ночью, как положено?

– Ты же сам все знаешь, а? Вообще-то я не доверяю Монтани. Он не доносчик, нет. Но молчун. Редко обронит слово. Вот и гадай, что у него на уме.

– Он нас всех презирает, вот что у него на уме. Ясно же, что ему не по душе жить среди нас.

– А ты замечал, что…

– На днях я подошел к нему и спросил, нравится ли ему в Новом доме. «С чего ты взял, что он должен мне нравиться или, наоборот, не нравиться?» – ответил Монтани и отвернулся.

– Да я вот о чем: ты замечал, как он рад постоять на часах у склада?

– То еще словечко – «рад».

Бертон приподнялся и сел, кровать скрипнула.

– Эти проклятые одеяла совсем истрепались, – говорит он, расправляет одеяло, сопя, закутывается в него и замолкает.

– У Монтани, кажется, родственники в Сан-Никола? – продолжает Барнабо. – Ты знаешь кого-нибудь из них?

– Он не из местных. Это у Коллинета здесь родня.

– Тогда я ничего не понимаю. Есть ведь столько отличных людей – ребят хоть куда, и славных притом. Это же надо было среди всех них выбрать именно Монтани с его вечно хмурой физиономией. Он надежный и крепкий, тут нечего возразить, и всегда держится со старшими почтительно – даже слишком, пожалуй. Взять хоть Паолье: тот попросился в лесничие целых два года назад. И он молодчина, по-прежнему не сдается и ждет своей удачи. Но ты попробуй втолкуй ему, что ждать-то бесполезно. Он тебе ответит по-философски. «Нынче дождь, а завтра выйдет солнце» – вот его извечная присказка. Однако назначения он так и не получил. Его все кормят обещаниями: завтра, завтра.

Барнабо умолкает, заметив, что Бертон уснул. Значит, он говорил в пустоту. Словно с покойником. Что тут еще можно прибавить?

Полночь. Барнабо вскакивает с постели и берет ружье. Идет на цыпочках к двери и неслышно открывает ее. Снаружи зябко, небо затянуто тучами.

– Монтани, – тихо окликает он. – Поспал бы немного, а?

Барнабо подходит к пороховому складу и садится на камень. Монтани стоит чуть поодаль и, похоже, не собирается идти в сторожку.

– Что, не будешь спать?

– Не хочется совсем. А ты не зря пришел: две пары глаз зорче, чем одна.

Вот как, Монтани не доверяет ему. И наверняка думает о нем неизвестно что. А на самом деле лишь притворяется, будто ему охота стоять на посту; мнит себя лучше остальных. Барнабо так и подмывает бросить ружье и уйти обратно в сторожку. Ну уж нет, он ни за что не поддастся на уловки Монтани и не ответит, что пойдет вздремнуть. Поступи он так, Монтани поймает его на слове и отдежурит восемь часов кряду. Этот чертов спесивец не доверяет ему, как пить дать.

На камне долго не усидишь: слишком уж холодно. Барнабо принимается шагать взад-вперед. О, настанет день, и враги все-таки придут, как ни крути. Сейчас Палаццо и Пороховая вершина в облаках, погода дождливая. Но однажды все эти горы, все эти суровые скалы и гордые пики увидят тех людей. Они объявятся, когда солнце будет жечь, не жалея своих лучей, и это окажется особенный день.

Впрочем,