Голова сахара. Сербская классическая сатира и юмор - Йован Стерия Попович

class="p1">Все наше местечко рот разинуло от удивления. Народ растревожился, точно пчелы в улье, и бросился к Тапуровой корчме, чтобы удостовериться во всем и наслушаться о неслыханном чуде. Лавочники вытащили свои зеленые плетеные стульчики с продавленным сиденьем, отвалившейся спинкой или подогнутой ножкой — уж какая у кого привычка сидеть, — загородили вход и с выражением озабоченного любопытства на лицах неуклюже побежали вдоль базара на своих кривых и нетвердых ногах, привыкших покоиться в скрещенном виде у порога лавки. Мясники вонзили ножи в колоду и, предоставив роям мух весело кружиться около непроданного мяса и кож, не страшась коровьего хвоста и других смертоносных оружий, которыми мясники распугивали и уничтожали их на досуге, тоже бросились бегом по площади, увлекая за собой по дороге ремесленников, зевак, ротозеев и прочих охотников до всяких новостей и сплетен. Женщины, высунувшись из окон или выскочив за ворота, пристают с расспросами к прохожим, сердятся на их короткие и неопределенные ответы и, не понимая причины этой странной спешки, сами создают сотни всяких комбинаций и сплетен, пустив в ход собственное воображение и язык.

Как видите, настоящий переполох!..

А к Тапуровой корчме стекается народу все больше и больше, толпа прибывает, словно паводок после ливня. Столы, балконы, лестницы — все забито людьми, которые, затаив дыхание, слушают учителя. Расположившись на почетном месте за столом, он уже в четвертый раз громко читает заметку о нашем местечке, напечатанную в газете. Как ужасно то, что он читает, лучше всего показывают лица слушателей. Все до единого вытаращили глаза и открыли рты, будто готовы каждую минуту произнести: а-а-а!.. Достаточно вам сказать, что в этой заметке в самых черных красках изображен наш уездный начальник, а чтобы вы поняли всю тяжесть и значение этого происшествия, я должен хотя бы кратко познакомить вас с нашим мирным городком.

История не отметила время его основания. Но местное предание гласит, что наши далекие прадеды были самыми старательными и самыми покорными людьми на свете. Со временем первая особенность горожан несколько побледнела, зато вторую мы, потомки, развили еще сильнее. Мы были самыми покладистыми если не во всем мире, то уж, наверное, в нашем государстве. Страх перед богом и покорность начальству были нашим девизом в жизни.

Мы знали, что в других местах люди делятся на какие-то партии, грызутся с властями, однако не хотели ни с кого брать пример, оставаясь верными наставлениям своих старших. Как жили они, так продолжали жить и мы. Я сказал бы, что причина этого явления коренилась в самом нашем темпераменте: нам претило все, что несло с собой хоть малейшую перемену. Мы выросли в определенных условиях и хотели, чтобы и наши правнуки росли точно в таких же. Взять, к примеру, мостовую. Не знаю, кто первый вымостил городские улицы, только ни наши деды, ни мы не переменили на ней не единого камня. Правда, иногда мы и сами подшучивали над собой. Однажды парикмахер Станко предложил обратиться к властям и скупщине с просьбой считать наш город неприступной крепостью, поскольку враг не сможет войти в него ни с одной стороны. А Карадин, каменотес, предложил поставить при входе в город каменный столб с надписью: «Остановись, путник, и прочитай: если ты въедешь в город на коне, погубишь коня и переломаешь себе ребра, если же войдешь пешим, сломаешь себе ноги. Подумай и ступай вперед!» Мы всегда от души смеялись над этими предложениями, но улицы оставались такими же, как были.

И со всем остальным дело обстояло так же, как с мостовой. Мы во всем придерживались порядков, установленных нашими праотцами. Как было сто лет назад, так оставалось и сейчас: все по одной мерке, все на один манер. За это нас власти и любили, да и мы, право же, слушались их. Появится у нас, скажем, новый начальник, назначат выборы — мы сразу же выбираем людей, которые ему по душе. Ни он нам ничего не говорит, ни мы ему — без слов понимаем друг друга. Сменит его новый из другой партии, мы и этому во всем потрафляем: старые чиновники сами уходят со службы, уступают место другим, более приятным новому начальству. Так и идет все своим порядком: и нам хорошо, и господину уездному начальнику хорошо.

Теперешний наш начальник господин Мичо Бурмаз управлял нами лет двадцать тому назад. Потом его назначали еще в два-три места, пока не перевели на пенсию. Мы уже забыли о нем, да и он, наверно, забыл, как властвовал над нами, привык к безмятежной жизни, а тут и старость подошла — совсем изменился человек!.. Впрочем, и неудивительно!..

И вдруг неожиданно по городу пронеслась весть: «Приходит к нам начальником старый Бурмаз!» Если бы наша Грабовица потекла через базарную площадь, мы бы так не удивились, потому что давно числили господина Бурмаза среди покойников. Обрадовались бог знает как, но радость затаили, чтобы не обидеть прежнего начальника: беднягу уволили со службы! Мы все ходили с печальными лицами, искренне жалели его, хотя, по правде говоря, поначалу он показался нам чудным: все-то ему хотелось исправлять, менять да разрушать.

Иногда он принимался урезонивать нас:

— Побойтесь бога, люди, пропадете вы на этих улицах, почему не чините их?

— Не так скоро, сударь. Всему свой срок! — отвечал ему дядя Джордже.

Не раз гневался и кричал на нас начальник, но постепенно привык к нашей тишине и порядкам, а там и думать забыл о переменах. Так что и с ним мы прекрасно уживались.

Но только еще больше обрадовались мы господину Бурмазу! Старинных взглядов человек: тихий, спокойный, простой, как и мы сами, и нам это гораздо больше нравилось. Живем мы с ним замечательно, во всем его слушаемся и чувствуем себя как у Христа за пазухой. Немного мы знали о том, что творилось в других местах, пока не промчался в один прекрасный день по базару Саво Сарук с криком:

— Бегите, люди, к Тапуровой корчме. Диво дивное с начальником…

— Что, что такое? — испуганно спрашивали все, выбегая из лавочек, но Сарук был уже далеко.

Вот так и поднялся переполох.

Перед корчмой, как я уже сказал, расположился учитель и громко читал, а около него, немного левее, сидел, прислонившись к стене, господин Бурмаз и молча слушал, повесив голову; потянет время от времени из черешневого чубука, выпустит клуб дыма, взмахнет головой и снова слушает.

Мы сгрудились вокруг, слушаем, не дышим. Правда, многого из слов учителя не понимаем, но ясно видим: разносят начальника нашего в пух и прах; каждое бранное слово учитель выкрикивал громче