Современные венгерские повести - Енё Йожи Тершанский

— У нас немного кофе есть… если не побрезгуете, господин доктор. Или, может, лучше чаю заварить?

— Нет, спасибо. Принесите воды.

Морэ-старшая, свекровь роженицы — костлявая крестьянка лет пятидесяти, совсем уже старуха, с жидким пучком волос, — торопливо бросилась на кухню. Она налила воды в стакан, но внесла не сразу, так как заметила на полке синюю эмалированную кастрюлю на пять литров. Спрятав ее подальше от глаз, в шкафчик, переставила туда же из буфета три одинаковые фарфоровые чашки с золотым ободком и только после этого понесла доктору воду.

Между тем новорожденную обмыли; на сморщенном личике ясней проступили кровоподтеки.

Морэ-старшая разложила на столе заранее приготовленные пеленки. Повитуха поднесла младенца. Девочка плакала и сучила ручками и ножками. Бабушка, наклонившись к ней, загулькала и стала бережно пеленать.

— Ах, боже мой, да что ж это? — Она только теперь заметила кровоподтеки.

Подхватив младенца вместе с пеленками, старуха протянула его к старому доктору.

— Поглядите, господин доктор, вы поглядите только… да неужто так оно и останется?

В тоне ее старый доктор почувствовал обвинение. Она призывала его к ответу! Гнев охватил его вдруг с такой неожиданной силой, что он способен был ударить старуху. Но он не успел даже ответить: беспокойный младенец выскользнул вдруг из рук бабки — если упадет, конец! — и старый доктор, испугавшись, стремительным инстинктивным движением подхватил его. Морэ испугалась тоже:

— Ох, господи! — воскликнула она, потом нежно обняла, прижала к себе девочку, повернулась с нею к столу — и тут услышала за спиной шум падения.

— Господин доктор!..

Толстая повитуха попыталась поднять его, но не справилась одна. Вдвоем тоже ничего не вышло, позвали из соседней комнаты мужчин. Они уже вспрыскивали там новорожденную: им сказали, что родилась девочка.

С дивана все убрали, хозяйка принесла подушку, и старого доктора уложили. Под голову ему сунули сложенное вдвое полотенце, чтобы не испачкал подушку кровью, стекавшей по лицу: то ли очками поранился, то ли ударился о ножку стула.

Повитуха подержала его запястье, но нащупать пульс не смогла.

— Доктора нужно бы. И поскорее. Или «скорую помощь» вызвать из района…

Старая Морэ заторопилась к плачущей малютке и стала ее пеленать.

— Может, отлежится немного, да и поднимется…

— Доктора Сакача нет дома, я ведь к нему прежде поехал. Его хотел сперва вызвать. — Молодой отец смотрел на подтекшую кровью жену. — А может, на мотоцикле довезем… Перину какую-нибудь подстелем…

— Добряк же ты!

— Удар у него, я уж вижу, — сказал старый Морэ. Он стоял в ногах у дивана, и глаза его поблескивали от вина.

Маленький, неказистый старичок неподвижно лежал на диване. Лицо у него было пепельно-серое, только от глаза сбегала к шее кровавая лента шириной в палец. Левая ступня странно свисала.

Повитуха расстегнула на нем рубашку; но что делать дальше, не знала.

— Поезжайте скорей на мотоцикле, разбудите Маришку. Она знает, куда звонить.

— Так ведь она меня винить станет. Зачем повез, мол.

Молодой отец еще раз взглянул на жену и, недовольный, вышел.

Все молчали, только малютка, туго спеленатая, отчаянно уакала.

Минуту спустя под окном взревел мотор.

Старуха Морэ поглядела на лежавшего в беспамятстве доктора и проговорила тихо:

— Вот оно как все… вот уж, правда, до последнего цеплялся, и нового доктора тоже он спровадил… — Она поднесла малютку поближе к свету, чтобы рассмотреть кровоподтеки. — Ну, можно ли такое, чтобы доктор все-таки… сплошная рана… ах ты, душенька, бедняжечка моя… Чтобы такое…

Морэ закурил сигарету.

— Его и раньше-то немногие приглашали…

Роженица тихим голосом попросила пить. В стакане осталось до половины воды, но она не стала пить после доктора. Повитуха принесла из кухни чистый стакан и напоила страдалицу: у молодой матери еще дрожали руки.

— Славненькая девочка, — шептала повитуха ей на ухо. — Теперь-то уж все позади, и слава богу…

— А тебе здесь делать нечего, уйди ты от греха! — напустилась на мужа старуха. Она взяла внучку на руки и покачивала ее, убаюкивала, расхаживая взад и вперед по комнате. Потом остановилась у дивана: — Ох, господи, грехи наши… Мало нам своих бед…

Старый доктор дышал тяжело, неровно. Бескровные губы его раскрылись, изо рта потекла слюна. Он мучительно застонал; бессильный хрип застрял в горле. На лбу выступили капли пота. И лицо стало серым, как земля. Только под глазом еще краснела ранка, но кровавая лента, что сбегала по искаженному изменившемуся лицу и уходила под расстегнутый ворот рубахи, уже почернела: кровь свернулась.

А левая ступня по-прежнему странно свешивалась с дивана, словно нога в лодыжке была сломана.

Долго стояла старая женщина над диваном. Стояла, покачивая внучку, прислушиваясь к отдаленным раскатам грома, и смотрела на доктора.

— Эх, бедняга ты, бедняга! — вздохнула она вдруг. — А ведь и то сказать, хороший был человек.

Старый доктор открыл глаза, смутно разглядел незнакомый потолок, незнакомые занавески на окнах. Снова закрыл глаза. В голове — чудовищное давление, тело одеревеневшее, чужое, и где-то в глубине громыхает земля… Только что был и свет, но это ненастоящий свет. И голоса слышны, но ненастоящие голоса. Все ненастоящее, и тело тоже, только пульсация и страшное давление в голове. Бьется, пульсирует все вокруг, гудит, ворчит земля — и так долго-долго, и нет ничего другого. Потом внезапный грохот — гром: где-то поблизости ударила молния, но и это отмечено не сознанием, а инстинктом. Однако сознание уцепилось за нечто определившееся: где-то поблизости грянула молния, значит, пришла гроза. Надо сказать Маришке, не забыли бы в саду шезлонг…

Он опять открыл глаза. Все вокруг словно в тумане, вибрируют, колышутся застывшие линии потолка. Но занавески на окнах чужие, это несомненно… Нужен свежий воздух, только быстро, быстро! Свежий воздух и свет, потому что ничего не видно. Слышны голоса — словно из подвала доносятся — кто-то говорит, но так невнятно… Потом вдруг откуда-то издалека, из другого мира, тоненький, как ниточка, голосок.

Мозг понемногу начинает работать. Из серой мглы прорезалась первая ясная мысль: двигаться нельзя. Почему-то ему нельзя двигаться, это сейчас самое важное.

Так он лежал и ждал чего-то…

На голову нужно положить мешочек со льдом…

И кровь нужно пустить, немедленно, сейчас же. У него в саквояже есть шприц…

Он попытался приподнять руку. Не вышло. На него словно навалилась огромная тяжесть. И самое тело тоже тяжесть, чужая тяжесть… левую сторону он совсем не чувствует.

Ему удалось шевельнуть правой рукой. Хотелось крикнуть тем, кто только что разговаривал здесь. Из горла вырвался хриплый чужой звук.

Он видел головы над собой, незнакомые неясные лица колыхались, то приближаясь, то удаляясь. На носу какой-то женщины росла черная бородавка,