Путь Абая. Книга третья - Мухтар Омарханович Ауэзов

Слушая скрипку, люди вскрикивали от радости и не могли сдержать счастливого смеха, когда очередная мелодия заканчивалась. Но тотчас звучала новая.

Вместе со всеми радовалась и порой хлопала в ладоши Ма-грипа. С тех пор, как она вошла, Абиш все чаще с волнением поглядывал на эту большеглазую, стройную девушку. Он давно заметил, как вспыхивали различными оттенками и ее румяные щеки, то сгущаясь до красноты, то нежно рдея светло-розовым, словно подчиняясь тем властным звукам, которые исторгали его вдохновенные струны.

Сам же Абиш то краснел, то бледнел, когда его взгляд падал на Магрипу. Раз, когда одна мелодия закончилась, Дармен, сидевший с нею рядом, спросил:

- Хороша музыка?

Быстрый взгляд ее серых, лучистых глаз и смущенная улыбка сказали Дармену о многом: музыка, безусловно, нравилась Магрипе, но и не только музыка...

- И музыкант тоже хорош, - сказал Дармен, заметив, как долго и пристально девушка смотрит на Абиша.

Сказал и сразу пожалел об этом, потому что Магрипа нахмурилась, и щеки ее запылали смущением. Это была неуместная шутка, и вряд ли он заслужит благодарность за нее... Дармен положил руки на грудь и виновато склонил голову в знак того, что просит прощения.

«До чего же дивные глаза!» - подумал он, досадуя на себя. Наверное, эта скромная красавица еще ни перед кем не раскрывалась, и дерзкий вопрос так смутил ее, что теперь она и вовсе не глядела на Абиша. А тот тем временем принялся за казахские песни. Все оживились, едва узнав знакомые наигрыши «Бурылтай», недавно появившейся в здешних краях, а Алма-гамбет тут же подошел к скрипачу и звонким, молодым голосом запел слова новой песни, которые он знал наизусть.

Теперь слушатели были заворожены не только музыкой, но и пением: голос Алмагамбета был на удивление звонок и чист. В сопровождении скрипки юный сэре исполнил еще несколько казахских песен. Наконец, хозяин аула попросил сыграть песни Абая. Маленький, плотный певец с радостью спел «Я знаю, ты мне послан богом...», а затем - второе письмо Татьяны.

- Что же это за такие необыкновенно красивые слова? -спросил Дармен Магрипу.

- Второе письмо Татьяны к Онегину, - серьезно ответила Ма-грипа, еще не понимая, что джигит проверяет ее.

- И кто же написал такое хорошее письмо? - не унимался Дармен.

- Пушкин, неужто не знаете? - с недоверием спросила Ма-грипа и вдруг рассмеялась: - Не можете не знать, ведь на казахский язык эти стихи перевел наш Абай-ага!

- Как? - вновь притворно удивился Дармен. - Вы и самого Абая читали?

- Читала, - сухо ответила Магрипа, больше не желая поддерживать чужую шутку. - У меня есть стихи Абая-ага, и я знаю их наизусть.

Дармен, хоть и понимал, что выглядит глупо со своей проверкой, в глубине души ликовал: в этой степи у Абая есть не только благодарные слушатели, но и замечательные ученицы!

Абиш давно заметил, что Дармен беседует с Магрипой, порой заставляя ее смеяться. Делая вид, что кивает в такт музыке, он подмигнул Дармену, радуясь, что его друг развлекает девушку. Самому ему уже давно казалось, что он играет только для нее одной.

Исполнив последнюю мелодию, Абиш низко поклонился публике, скромно принимая ее шумную благодарность.

- Молодец, Абиш! Славно потрудился! - доносилось со всех сторон, но особенно было приятно услышать слова, которые сказала мать Магрипы, высокая светлолицая байбише:

- Спасибо тебе, сынок, ведь такая музыка - большая честь для всех нас, старых и молодых!

Эти слова услышал и Мусабай.

- Честь оказать - тоже труд нелегкий. Иди к нам, Абиш, сядь повыше, отдохни, - сказал он, отодвигаясь и освобождая место подле себя, но проворная Магрипа невольно опередила его, также отодвинувшись. Абиш почел неудобным занять место девушки, в то время как сам хозяин аула первым предложил ему сидеть рядом с собой.

- Нет, нет... спасибо, не беспокойтесь! - обратился он к Ма-грипе. - Я, пожалуй, сяду возле Мусабая.

Передвигаясь по тору, Абиш вдруг оказался лицом к лицу с девушкой, ощутив легкий запах цветов. Тут он увидел на ее губах короткую улыбку, адресованную ему одному... Что это -простая благодарность или знак? В этот миг будто горячий ветер обдул его лицо - так взволновало его столь близкое дыхание нежности и красоты. Абиш чувствовал себя настолько взволнованным, что, может быть, даже изменился лицом, побледнел, и теперь она и все остальные увидят. Вот Дармен наклонился и что-то шепнул ему на ухо, какую-то шутку. Абиш даже и не понял, что сказал его друг.

Всю ночь шло веселье в большой юрте Мусабая, и лишь с первыми лучами нарождающегося дня гости начали расходиться.

Абиш и Дармен также вышли на воздух. Странное смятенное чувство, переполнявшее Абиша, не давало его ногам покоя. Дармен вскоре отстал и опустился на камень у самой воды, чтобы на месте подождать разогнавшегося друга, но Абиша влекло и влекло вдоль берега, он шел один в утренних сумерках и никак не мог остановиться. Вода в реке была чиста и прозрачна. Изредка на пути попадались молодые березки и кусты черемухи. Эта маленькая река, петляя, огибала невысокое, но обширное зеленое взгорье. На другом, низком берегу, словно поставленные в честь ярмарки, нескончаемой вереницей тянулись ногайские аулы. Ветер доносил оттуда блеяние ягнят, уже проснувшихся с первыми лучами солнца, и ленивый, неохотный лай собак, которые как раз к рассвету только и решили утихомириться. Все эти звуки были едва слышны, словно кто-то большой и далекий пробовал скрипичную гамму. Это было само дыхание степи, тихая музыка ее обычной жизни.

И душа Абиша отозвалась навстречу этой мелодии. То, что происходило в груди юноши, было неизвестным, доселе не ведомым. Что это за безымянное чувство? Будто меняется, превращаясь во что-то другое, сама его душа. Одно он знал твердо: то, что с ним сегодня случилось, - это надолго, навсегда! Он шел с открытыми глазами, ничего не видел перед собой, будто не идет он берегом реки, а спит, и снится ему - Магрипа. То не прозрачные струи бегут навстречу, а колышутся длинные волосы Магрипы. То не гладкие камешки поблескивают под водой, а розовые ноготки Магрипы. То не солнечные лучи показались из-за холма, а светлые глаза и алые губы. И звенит где-то вдали, в сизой дымке над ногайскими аулами ее