Вехи. Три десятилетия в зеркале венгерской литературы - Аттила Йожеф

из района, осмотрели помещение, немного перестроили, обставили, — это ведь наша давняя мечта была добиться более уютного помещения для райкома. Ведь здесь на учете состоят большей частью пожилые товарищи и временно неработающие молодые матери-коммунистки.

Я хорошо знаю, какова общественная работа при райкомах: мелкая, филигранная. Основная арена для обсуждения крупных политических вопросов, это, конечно, заводы, фабрики. Уж я достаточно поработала на своем веку, «нанюхалась пороху» во время горячих споров. Но без нас, занимающихся «мелкими» вопросами, победа никогда не была бы полной.

Много ли у меня сил? Я усталая, изможденная старуха. Несчастье подкосило, повалило меня на землю, в пыль.

Но ведь и на земле, в пыли, тоже копошится жизнь.

Я уважала своего зятя за его по-настоящему широкий кругозор. И дочь за это уважаю.

Что касается меня, то я уже только так хожу по земле, с поникшей головой.

Я знаю, что мы лишь вдвоем, вместе с дочерью, составляем единое целое. И прежде всегда было так: я с моим дорогим мужем, она с моим зятем дополняли друг друга.

Но об этом я никогда не говорю. Может, это не понравилось бы дочери.

Может быть, я расскажу об этом когда-нибудь тете Като, которая так одинока и только наблюдает за жизнью. А ведь она еще не старая, моложе меня. Если бы она поняла, если бы мне удалось втолковать ей, что люди могут дополнять друг друга, — она могла бы еще приносить пользу нашему делу.

Ничего, я еще займусь ею.

А теперь пора и на покой: завтра будет новый день.

Перевод И. Миронец.

Имре Добози

МАЛЕНЬКИЙ ЧЕЛОВЕК — БОЛЬШОЙ ЧЕЛОВЕК

По дороге я остановился у матэхазской корчмы перекусить и выпить пива. Это была старая придорожная корчма: даже несмотря на электрическое освещение и новехонькую вывеску, она все равно выглядела как разбойничий притон.

Во дворе в тени забора — легкая повозка, телега меддешского крестьянина. Внутри, в шинке, в затхлой прохладе, облокотившись на стол и отхлебывая по глотку пиво, — двое: меддешский крестьянин, круглолицый со светлыми усами, с маленькими моргающими глазками, сонный, дородный, со здоровенными ручищами и кулаками каждый по окороку, и худенький человечек с лицом черным, как у цыгана, с взъерошенными вихрами, беспокойным взглядом; копна волос больше самой головы.

Они разговаривают.

Меддешский крестьянин стукает кружкой по столу, отхлебывает глоток.

— Так, стало быть, — говорит он и доброжелательно, но испытующе смотрит на того, с цыганским лицом, — вся эта земля осталась за вами.

— Да, наша… От Матэхазы до михальдинского леса. Хорошие земли.

— Хорошие. Да насилу отстояли. Так ведь?

— Так. Уж очень притесняли коллектив, кое-кому мы очень уж поперек дороги стояли.

Меддешец кивает. Он знает, кому — братьям Мижеи, эта земля раньше принадлежала им, точно, как говорит цыганистый, — от Матэхазы до михальдинского леса.

Но вот ему что-то приходит на ум. Моргающие глазки оживляются, и движения рук становятся быстрее. Он отодвигает кружку, с любопытством смотрит на маленького человечка.

— Скажите-ка, — спрашивает он и тычет в воздух пальцем, — скажите, так это ведь у вас тот знаменитый кузнец, верно? Если вы из «Красной звезды», то этот кузнец у вас.

Цыганистый пожимает плечами, его худая шея тонет в плечах.

— Знаменитый кузнец? У нас?

Крестьянин трясется от смеха.

— Но-но, только не прикидывайтесь, будто не знаете! Ну, чего вы? Завидуете что ли своему кузнецу? Жалко вам его славы? Вот и у нас ведь о нем говорят, всюду сказывают, будто ваш кузнец, какой-то Фоти или Коти…

— Тоти.

— Вот-вот! Ну, конечно, Тоти! Так вот этот Тоти, как я слышал, стоящий человек, не ударил в грязь лицом.

Крестьянин оглядывается и, заметив меня, продолжает потише:

— Знаете, я ведь не к тому говорю… но мой сосед, вот, тоже коммунист, страх какой горластый, вернее был, пока беда не стряслась. А как до беды дошло дело, он — в кусты. Ни в правление, ни на собрание, ни на митинги, целую неделю не вылезал из чулана, хоть тут тресни… Потом сшил национальный флаг, эдакую простыню, что аж до земли свисала. А как русские начали наводить порядок, тут же сменил на красный, помчался распоряжаться. Да, наградил меня господь добрым соседом. Ну, а вот ваш кузнец, задал он этим господам Мижеи! Слышал, вышвырнул их из кузни, так что они еле ноги унесли!

Цыганистый снисходительно улыбнулся:

— Дело было не так. Никого он не вышвыривал.

— Не говорите! Я ведь слышал! Он здоровенный, этот ваш кузнец… уж я знаю!.. Когда потом Мижеи просили его, чтоб он сказал перед народом, что нет группы по совместной обработке земли и он отказывается от своей идеи, вот тогда ваш кузнец страсть как разозлился и вышвырнул их.

Цыганистый ворошит пальцами взъерошенные волосы.

— А-а, нет, — говорит он. — И никакой он не силач. И вообще все было не так.

— Не так?

— Нет. Я знаю. Я был там… Говорю же, не так все было.

Крестьянину подозрительно. Он уж, наверное, многим рассказывал, что натворил матэхазский кузнец, и, должно быть, ясно представлял его себе — высокого, стройного, плечистого, раздающего удары направо-налево, — и вот нате вам, его хотят разубедить в этом.

— Ну-ну, — с досадой, чуть ли не враждебно говорит он. — Уж коли вы так хорошо знаете, то как же было? Ведь всякий по-своему рассказывает, а вы сами там были, ну, так как же оно было?

— Я был там, — задумчиво отвечает цыганистый и прищуривается, словно внезапно взглянул на яркий свет. — Он не силач, можете мне верить. Нет… Обычно издевались над ним, чего, мол, такой хлипкий человечишка, эдакий сморчок, идет в кузницу. Да-да. И когда он был в кузнице, обычно кричали: эй, молот, подними кузнеца! Да, так вот.

— Но зато уж всыпал он этим Мижеи! Уж этого-то вы не отрицаете. Все-таки вздул их!

— Нет.

— Слушайте, и что вы за неуступчивый человек! Значит, нет?

— Нет.

— Не любите вы этого кузнеца, сразу видно!.. За что-то не любите.

— Почему? Что маленький человек, что большой, все одно — человек.

— Ну, ладно. Рассказывайте уж, коли так хорошо все знаете.

Цыганистый не замечает подковырки. Он смотрит поверх стола куда-то в темный угол корчмы.

— А было так, — тихо начинает он, — что схватили председателя. Сказали, что он, дескать, Мижеи по миру пустил, потому как он был перед этим председателем комитета по разделу земли. А еще Мижеи думали, что если они отколют пастуха от стада, стадо само разбредется. Вот и арестовали председателя… А потом стали сортировать людей: этот может оставаться на хуторе, тот нет. Да, вот как было…