Путь Абая. Книга I - Мухтар Омарханович Ауэзов

Кунанбай моргает редко, кажется, что единственный глаз его никогда не закрывается. Этот выпученный глаз впивается в каждого, с кем он говорит, и пронзительно буравит его. Откинувшись назад, с наброшенной на одно плечо шубой из мягкого меха верблюжонка, Кунанбай не оглядывается на других, разговаривает, пристально уставясь своим единственным глазом в лицо лишь одного человека - Суюндика, сидящего напротив, чуть в стороне. Кунанбай словно хочет в чем-то убедить именно его.

Седые волосы и борода Суюндика одинаково ровного серебристого оттенка, он сидит, опустив глаза, и только изредка поднимает их на Кунанбая. Однако тут же, не выдерживая, отводит взгляд в сторону. Абаю этот человек не представляется значительным, подобные встречаются часто. На первый взгляд и Божей ничем особенным не отличается, разве что он кажется мальчику красивее остальных - со своим матово-смуглым лицом, почти без морщин, с темной бурой бородой и огромным мясистым носом. Но больше всего ему нравятся в Божее его узкие, раскосые глаза с припухлыми веками.

Во время долгой речи Кунанбая, заметил мальчик, Божей даже не шелохнулся, сидел, опустив голову, и непонятно было, то ли слушает он, то ли дремлет. Тени от косматых бровей накрыли его глаза, казалось, что их вовсе нет у него.

Из всех присутствующих старейшин один только Байсал, сидевший на самой середине тора, не отрывал своих ястребиных глаз от Кунанбая. Крупный и сухощавый, со светлой рыжеватой бородой, с ярким румянцем во всю щеку, с холодными синеватыми глазами, Байсал был ровен и спокоен, почти безмятежен.

Среди замкнутых неподвижных лиц, смутно освещенных желтым светом лампы, более оживленными были лица у Ка-ратая и Майбасара, глубоко внимавших словам Кунанбая.

С одного конца полукруга, что образовался у стола с лампой, находился Абай, сидевший ниже отца, на другом конце замыкал ряд юный джигит Жиренше, явно взволнованный тем, что услышал. Это был сын Шоке, близкого родственника Байсала из рода Котибак. Байсал постоянно водил его с собой, приобщал к жизненным премудростям, давал ему посмотреть и послушать людей, ожидая в будущем от Жиренше исполнения каких-то своих больших надежд. Юноша был очень способным рассказчиком, люди успели уже оценить его. Да и сам по себе он был веселый, добрый малый. К Абаю относился хорошо, даже любил и баловал его. Из всех, находившихся в юрте, Абай только с ним хотел бы задушевной встречи наедине, однако Жиренше, глубоко захваченный словами Кунанбая, сейчас не обращал внимания на младшего друга. Абай даже подумал, что Жиренше притворяется, хочет перед аксакалами показаться взрослым и умным... Вот он, нахмурившись, отчего-то заерзал на месте. И только тут Абай понял, что отец завершает свою долгую речь.

- Если проступок подлого Кодара в глазах чужих людей ложится черным пятном на одного меня, то в глазах наших родственников его позор ляжет на нас с вами. Укор будет в нашу сторону, ведь мы отвечаем за все!

Умолкнув, Кунанбай наконец-то перевел взгляд своего единственного глаза с Суюндика на Байсала, восседавшего на торе. Потом цепко уставился в Божея, сидевшего справа от него.

Но ни Божей, ни Байсал не взглянули на него, даже не шелохнулись. Остальные пришли в движение, зашевелились, словно почувствовали на плечах всю тяжесть сказанных Ку-нанбаем слов.

- Если слухи верны, то для нас этот позор страшнее смерти. Неслыханное поругание святых законов требует невиданной кары! - завершил Кунанбай, словно вынося окончательный приговор.

По его непреклонному виду всем стало ясно, что Кунанбай не отступится. Перед ними была каменная скала, которую никому не сдвинуть. Сидящие рядом содрогнулись в душе, увидев его в состоянии знакомого им гневного неистовства и надвигающейся ярости.

Спорить, возражать было бесполезно. У Байсала и Божея, давно и близко знавших Кунанбая, имелся один способ противостоять его суровой, несгибаемой воле. Они старались не мешать ему заваривать любую кашу, а расхлебывать давали ему же самому. И если дело не затрагивало их собственных интересов, эти двое только так и поступали. Оба отмалчивались, не противоречили, но и не одобряли подобострастно, как другие.

Однако то, что на этот раз выдвинул Кунанбай перед старейшинами родов, не дозволяло им ни отмолчаться, ни высказать хоть какое-нибудь мнение. Наступила гнетущая тишина. Все были подавлены, оцепенели от ужаса...

Кодара, о котором прозвучала обвинительная речь отца, Абай не знал. Разве что напомнил он имя злодея Кодара из народной поэмы «Козы-Корпеш и Баян-Слу», которую слышал он в прошлом году из уст акына Байкокше, когда тот на празднике пел для его матерей в Большом доме.

Первым, кто заговорил после тяжелого всеобщего молчания, был словоохотливый Каратай.

- Дело неслыханное, богомерзкое дело, что тут говорить, - начал он. - Не дай Бог, чтобы такое случилось с нашими сыновьями и дочерьми. Воистину это поступок, достойный лишь нечестивых иноверцев... Но можно ли с полной уверенностью сказать: да, виновен Кодар? - завершил он осторожно, этим легким намеком внося сомнение в свои же сказанные вначале слова.

Из всех присутствующих родственником Кодару приходился только Суюндик, потому и, когда Кунанбай приводил свои страшные обвинения, единственный глаз его вперялся именно в Суюндика. И присутствующим стало ясно, что ага-султан дело ведет к тому, чтобы обвинение и приговор исходили от самих родственников Кодара.

Если хоть одно слово осуждения ужасному преступлению изойдет от Суюндика, то все последствия за наказание, каким бы оно ни было, лягут только на него. Он это хорошо понимал. К тому же он вовсе не уверился в том, что Кодар виновен, как утверждает Кунанбай. И осторожные слова Каратая «.можно ли с уверенностью сказать.» - дали ему возможность уцепиться за попытку защитить Кодара.

- Если уверимся в его виновности, пусть умрет! Стоя перережем ему глотку. Но хоть кто-нибудь может сказать, что своими глазами видел его грех? - начал было он, однако Кунанбай, привскочив с места, резко качнулся в сторону Суюндика, казалось, готов был броситься на него.

- Эй, Суюндик, даже мерзкий кровосос-албасты не может до конца потерять стыд! Если вожак у народа слаб, то вокруг него вьются иблисы, и эти злые духи одолеют народ. Давайте оправдаем нечестивца, признаем его непорочным, дадим в

том зарок Всевышнему. Но после смерти каждому должно предстать перед Ним с душой, незапятнанной ложью. А где я возьму вторую душу, ведь она у меня всего одна. Выходит, из жалости к мерзавцу я потеряю свою чистую душу? А ты