Путь Абая. Книга первая - Мухтар Омарханович Ауэзов

- что природа и человеческое поведение взрослых порой выглядят далеко не совершенными и малопривлекательными. И он, все больше узнавая о проявлениях несовершенства мира, только сокрушенно покачивал головой. А слыша со стороны иргизбаев, взбешенных от злости и унижения: «Эти жигитеки с ума сходят от радости! Днем и ночью пляшут и поют, устраивают тои, а мы тут горюем и переживаем о нашем дорогом мырзе!» - Абай насмешливо усмехался. В этих словах звучала плохо скрытая зависть к победителям.

Ему только и оставалось - усмехаться про себя. Он как будто был отгорожен от внешнего мира некой непробиваемой оболочкой. Он рос и взрослел душой, словно находясь вне этого мира.

Все чаще он брал в руки домбру. Играл неизвестные ему самому, возникающие сами по себе светлые, грустные кюи.

Однажды вечером, после долгой прогулки верхом, Абай зашел в дом к матерям, застал там Габитхана, Такежана, Оспана и нескольких чабанов. Абай молча взял домбру и стал играть. Он играл долго и хорошо, все заслушались. И вдруг он запел - какую-то никому не известную, веселую, шутливую песню. Слова ее понравились слушателям. Улжан спросила: «Чья это песня? Не твоя ли?»

На что Абай ответил:

- Нет, это песня Байкокше.

Но это была песенка самого Абая. Он еще не решался никому признаться, что сочиняет песни. Стеснительность и робость сковывали его.

Этой осенью, в особенности с наступлением холодов, когда уже все перебрались в зимники и вечерами сидели дома, Абай весьма увлекся игрой на домбре. Нашлись и хорошие учителя, старые исполнители-кюйши, которые взялись его обучать в манере известных мастеров игры на домбре, таких как Биткенбай и Таттимбет.

Учась играть на домбре, показывая игру, Абай время от времени пел свои веселые шуточные песенки, развлекая домашнюю публику. На зимовье мулла Габитхан возобновил занятия с Оспаном и Смагулом. Абай, сидя возле них, читал книги. Он заново увлекся поэзией Навои, Бабура и Аллаяра, читая их, вдруг брался за бумагу и писал что-то свое.

Больше всего в поэзии его увлекала тема «страсти огненной, тоски по прекрасной возлюбленной». Хотя еще сам не был знаком с этой страстью, о которой слышал от других, но сердце его жаждало непременно ее испытать.

Была на свете душа, которой он мог бы посвятить стихи «тоски по прекрасной возлюбленной». Это далекая Тогжан, оставшаяся по ту сторону вражды и ненависти, за непроходимыми рвами смертельных схваток и убийств. И хотя эти схватки и убийства разделили их, он не может забыть Тогжан. Все первые робкие стихи его, написанные в эту зиму, посвящались ей одной. Собралась небольшая книжка, которую он, внутренне краснея от волнения, назвал: «Тебе посвящаю, луноликая, звуки первых своих стихов». Завершалась книжка стихотворением: «Ты встаешь в моем сердце, рассвет любви!» Случалось Абаю некоторые из этих стихов напеть под домбру Такежану, Габитхану...

Изредка он выезжал поохотиться на зайцев, брал с собой черномордую, по всему телу ярко-рыжую породистую борзую, хорошо натасканную.

Два раза ездил в горы, в Карашокы, погостить в ауле старшей матери Кунке. Он навещал брата Кудайберды, который был женат рано и теперь уже имел двоих детей, мальчиков. В эту зиму у него родился третий сын.

Аул Кунке раньше других оповещался о делах и решениях Кунанбая. Здесь обосновался окружной приказ ага-султана, отсюда рассылались во все стороны его указы и послания.

Аулы рода Иргизбай, зимовавшие в урочищах на склонах Чингиза, были самыми многочисленными среди остальных, тоже немалых, аулов других родов. Поэтому сообщений и новостей стекалось сюда великое множество. Когда в доме Улжан начинали беспокоиться, не слыша об уехавшем Кунанбае, Абай отправлялся в аул Кунке, чтобы узнать новости. Но каждый раз, приезжая к старшей матери, Абай становился свидетелем разных ее выходок и, одновременно, жертвой весьма противоречивого характера и сложного поведения Кунке.

После отъезда Кунанбая в город она постоянно за глаза упрекала Улжан, не стесняясь присутствия Абая:

- Улжан не интересует, как дела у мырзы? Здоров ли он? Нет, она не думает о нем. Если бы думала, то - как и при старом мырзе, отце нашего мырзы, покойном Оскенбае, - устраивала бы у себя в Большом доме приемы гостей, наполнила его людскими голосами, придала бы ему надлежащее достоинство и пышность. А сейчас что? Она и кочует совсем отдельно, и живет отдельным аулом в Жидебае. Разве это дело? Вместо того, чтобы стать примером и опорой для других, собирать людей на щедрое угощение, тем самым возвышать шанрак дома своего мужа, она думает только о своем благополучии и покое и ничего не делает из того, что должно ей делать. Апырай! Ведь все эти тяготы на моих плечах! Все заботы о гостях, затраты аулов мырзы - на мне одной!

Абай никогда не вступал с нею в пререкания. В это время убой скота в доме Кунке гораздо значительнее, чем в Большом доме Улжан, и это особенно раздражает и злит старшую жену Кунанбая. Особенности и сложности женского соперничества проистекают и зависят, оказывается, от того, сколько баранов пошло на заклание. Абай старается вовсе не обращать внимания на выпады старшей матери, терпеливо выслушивает ее, чтобы тут же забыть ее слова. Насколько неприязненно встречает Абая старшая мать Кунке, настолько же радостно, с распростертыми объятиями встречает ее сын, Кудайберды...

Абай матери никогда не передавал неприязненных слов Кунке, но оставаясь наедине с бабушкой, все ей рассказывал, советовался с нею, как ему держаться с Кунке. Бабушка Зере ему сказала:

- Не принимай близко к сердцу ее слова. Она хорошо знает, какие обязанности возложены на каждый очаг. А напраслину возводит на Улжан из-за своей проклятой ревности. Ревность во всем виновата! Ты посмотри: Кунке ведь и на Айгыз набрасывается! Ладно, мой родной, ты матери ничего не говори, я сама все улажу.

Зере вскоре призвала к себе Изгутты и через него передала для Кунке такие слова: «Лучше бы она помолчала, набравшись терпения. Пусть не распускает язык, по всякому вздору перед всеми не треплет имени мужа, не позорит родных, не выносит сора из дома».

Ждать возвращения Кунанбая в его аулах уже устали. Близких, родственников и друзей охватывало беспокойство.

Пятнадцать отданных зимовий были заняты и обжиты аулами Байдалы и Байсала. Осень отошла незаметно, и уже ползимы прошло, а Кунанбай все не возвращался. Лишь каждый месяц присылал джигитов, одного за другим, чтобы те гнали скот в город. Через посыльных передавал в аул разные хозяйственные распоряжения. Коротко извещал, что жив, здоров.

Про свое служебное положение оповестил сразу же