Том 1. На рыбачьей тропе ; Снега над Россией ; Смотри и радуйся… ; В ожидании праздника ; Гармония стиля - Евгений Иванович Носов

старик. — Дуже любыв цей князь порыбалыть… Якось мы спиймалы з ным щуку. А вона ось така здоровенна! Поклалы в човен. А щука та, як дремане та й за борт. Ну, князь и опоясав мене веслом. Двое ребер вышиб…

Описля цього мы князя в лугах перейнялы. Революция була. Тикав ночью. Забачнв вин мене промиж хлопцив, каже: «И ты, Лукьяныч, з нымы, с басурменами, заодно? За щуку вымещаешь?» — «Ни, — кажу, — не за щуку, пан князь». — «А за що?» — «Сам чуешь, князю, революция». Ну й пальнув вин в мене, як раз в самую грудыну. Наскризь… А ты про якого князя говорыв?

— Про князя Игоря, — улыбнулся Рябинин. — Это, отец, давно было, очень давно.

— Такого не памятаю, — сказал Лукьяныч. — Хиба ж всих запамятаешь? Чи мало тута всяких ляхив перебувало?

Внизу под песчаным спуском, усыпанным ракушками, тихо плескалась вечереющая река. В черной воде на дне лодки блестела, точно оброненная монета, отраженная звезда.

— Ну, а до мене по якому дилу? Попыть тильки, або ще що маешь?

— Хочу узнать, не сдаете ли комнату. Понравилось мне у вас. Место хорошее, тихое.

Старик долго мял пальцами бороду, что-то обдумывая, и наконец сухо сказал:

— Кимнату поки не сдаемо. Соби треба.

— Мне не так комнату, как место для работы, — попросил Рябинин. — Работать и в саду можно.

Старик хмуро молчал. То ли ему чем-то не понравился Рябинин, то ли еще по какой причине, только видно было: не хотелось старику пускать в дом непрошеного пришельца. Рябинин встал: пора было уходить.

— Куда це ты? — спросил старик.

— Пойду еще поспрашиваю.

— Та що там пытаты? Заоставайсь. — И сказал в открытое окно: — Жинко! Дарья Васильевна! Звары-ко ухы. Чоловик заночуе.

* * *

Утром Рябинин принес из гостиницы свои вещи. В дальнем конце сада он облюбовал укромное местечко, где можно было расположить свою походную мастерскую. Спать в горнице отказался. «Не зима!» — пояснил он, и ему поставили раскладушку под навесом. Все устроилось как нельзя лучше.

Но с работой не ладилось. Он никак не мог сосредоточиться. Что-то ему мешало, куда-то тянуло. Просидев понапрасну час-другой перед чистым куском эскизного картона, Рябинин бросал все и уходил из дому. Он часами бродил по городу, сворачивал в незнакомые улицы и поглядывал на окна.

Однажды он зашел в краеведческий музей. Здесь было прохладно, сумрачно и угрюмо-тихо. Под стеклом лежали какие-то кости, бронзовые гребни и браслеты, осколки глиняных горшков, свитки желтого, объеденного мышами пергамента, толстые на медных застежках книги. На стенах висели сабли, кольчуги, темные потрескавшиеся картины с чуть проступающими пятнами лиц. В углу стоял серый каменный идол с пустыми глазницами и маленькими рахитичными ручками, сложенными на животе. Идол глупо и нагло ухмылялся.

Все это кладбище древностей — вещей, неведомых судеб и биографий, осколков чьей-то далекой, таинственно промелькнувшей жизни — наводило на грустные размышления. Приходили рассуждения о том, что человек на фоне этой непроглядной тьмы веков всего лишь жалкая спичка: вспыхнул и погас…

Рябинин еще раз покосился на ухмыляющегося идола и с облегчением вышел на улицу.

В одном из переулков у подножья крепостной горы Рябинин присел на крылечке какого-то дома. Напротив дома был отрыт колодец. Девочка в куцем пестром платье с трудом крутила ручку ворота. Когда ручка поднималась вверх, она вставала на цыпочки и из больших калош высовывались розовые пятки.

Рябинин подошел, помог вытащить ведро и спросил:

— Послушай… Может, ты знаешь… Где-то здесь живет Оля… Тетя Оля, медицинская сестра. Она была на фронте.

— А фамилия как?

— В том-то и дело, что фамилии я не знаю…

Девочка с любопытством глядела на Рябинина, а тот стоял растерянный и смущенный, не зная, что еще добавить, какие назвать приметы. Он помнил Олино лицо, помнил большие серьезные, несмеющиеся глаза. Но как сказать обо всем этом? И вдруг, обрадовавшись, добавил:

— Фамилии не помню, но у нее большая коса. Такая светлая, вот как твоя. Только еще светлее. Она закручивает ее на затылке… Ну, вспомни!

Девочка пожала плечами.

Дома его спросили: где был, что видел?

— Так, — уклончиво ответил он. — Знакомился с городом.

* * *

«Все может быть гораздо проще, — думал Рябинин, промазывая холст вторым слоем грунтовки. — Вышла замуж и уехала куда-нибудь».

Несколько дней, стараясь больше ни о чем не думать, он писал маслом. Работа отвлекала.

Он изобразил Ярославну на гребне крепостного вала. Синее небо, белогрудые облака. Степной ветер гнет ромашки на крепостном валу… Ярославна призывно простирает руки ввысь к торопливо бегущим облакам. Вся ее легкая, едва касающаяся земли фигура, облаченная в старинную русскую одежду, развеваемую ветром, была написана на фоне неба. И это еще больше подчеркивало окрыленную устремленность женщины. Казалось, она хотела взлететь и унестись вслед за облаками:

Обернусь я, бедная, кукушкой,

По Дунаю-речке полечу

И рукав с бобровою опушкой,

Наклонясь, в Каяле омочу {18}.

Но когда полотно было почти закончено, Рябинин вдруг охладел к нему. Все казалось манерным, плакатным. Особенно не нравилась сама Ярославна.

Рябинин взял скребок и провел им по полотну с угла на угол.

Первой мыслью было уехать в Москву. В сущности, Путивль его больше ничем не удерживал. Оли он не нашел и, по-видимому, не найдет. В Москве же он собрал во сто крат больше материалов, чем дал ему этот сонный дрянной городишко, где о Ярославне даже школьные учителя и музейные работники имели самое смутное представление. Вечером за ужином он сказал старикам, что собирается домой.

Но на другой день он подошел к Дарье Васильевне, которая что-то полола на грядках, и попросил у нее ножницы.

— Зачем тебе?

— Хочу нарезать нового холста.

— Раздумал ехать?

— Да, поработаю еще. Что-то, мать, не ладится у меня.

— А ты пока брось, коли не ладится. Поразвейся. Съезди с Лукьянычем порыбачить. Вентеря поставьте. У нас в монашеской протоке лини водятся.

— Нет, что-то не хочется…

— Ну, как знаешь. А ножницы возьми сам. У меня руки грязные. — И она показала выпачканные землей ладони. — Они лежат в маленькой комнате на столе, в картонной коробке.

В этой комнате Рябинин еще не был. Он приоткрыл дверь, вошел и с любопытством огляделся. В углу белела свежеприбранная кровать. У раскрытого окна стоял небольшой стол под чистой льняной скатертью. Стол и подоконник были засыпаны вишневыми лепестками. Наверно, их нанесло в открытое окно. Они белой мозаикой покрывали