Том 1. На рыбачьей тропе ; Снега над Россией ; Смотри и радуйся… ; В ожидании праздника ; Гармония стиля - Евгений Иванович Носов

Он висит теперь в ванной под потолком: туда складывают белье для стирки.

Вика вспомнила, как три года назад проводила свой курс на Восток. Она, отяжеленная Татьянкой, едва добралась до вокзала за несколько минут до отхода поезда… К вагонам с настежь распахнутыми окнами было не пробиться. В окна без конца совали цветы. Их несли целыми охапками. Букеты сваливались на всех полках вперемешку с рюкзаками, чемоданами, сетками с яблоками и прочей снедью. Какой-то парень, должно быть из энергетического, высунув из окна вагона гитару, отчаянно, наотмашь бил по струнам, и ребята, сгрудившиеся за его спиной тесной кучкой, обнявшись и навалившись на парня сзади, с нарочитой бодростью выводили больно хлестнувшие Вику слова знакомой песни:

В дальний путь мы провожать их выйдем.

Им простор земли далеко виден:

Ленты рек, озер разливы…

До свиданья, птицы! Путь счастливый!

Растерянная и смятенная, Вика стояла за краем людского прибоя. Ей хотелось напоследок хотя бы посидеть в этом поезде со своими. Но она даже не знала, где они, в каком вагоне. Лишь случайно кто-то заметил ее, и она услыхала, как ее звали хором: «Вика, Вика! Ви-ка!» Потом сквозь толпу пробился Юрка и подвел ее к окну. Вика до сих пор помнит наступившее неловкое молчание. Ей показалось, что ее жалели. Она не знала, что сказать, у нее выступили слезы, и тогда Юрка серьезно, даже мрачно проговорил:

— Поедем, Викуха, с нами. Честное слово!

— Юрочка, куда же я такая? — растерянно улыбнулась Вика.

— А что? Подумаешь!

— Я вас всех очень люблю, родные мои. Но что поделаешь? Так вот случилось.

Юрка хмуро пробежал глазами вдоль вагонов. Раздался гудок отправления. Поезд медленно тронулся. Девчонки закричали: «Пиши, Вичка! Приезжай, Вичка!» И вдруг кто-то схватил в ладони ее голову, больно сжал пальцами виски и уши и порывисто поцеловал раз, другой, третий, куда попало— в лоб, глаза, щеки… Она видела, как Юрка в три прыжка догнал вагон, ухватился за опущенную раму, в него вцепились изнутри, и он прыгнул в окно, высоко вскинув ноги в белых баскетбольных тапочках.

Поезд ушел, многоруко плескаясь, а она потом еще долго стояла вот здесь, на конце платформы, глухая от щемящей пустоты. «А как же я? Как же я?» За ее спиной были Москва, дом, Борис. Но что-то уже изменилось, что-то ушло с этим поездом. Вика никак не могла, не было сил оторваться от опустевших рельсов и повернуться к Москве.

Под вечер, с трудом добравшись домой, она почувствовала себя плохо, и ее увезла неотложка. Жаркий августовский день разразился ливнем и грозой. Вика помнила только, как ослепительно вспыхивала и снова исчезала в темноте белая спина врача, сидевшего рядом с водителем, и это белое отдавалось в ней мучительной болью.

На рассвете рядом с ней положили розоволицую, со светлым пушком на темени девочку.

…Дождь не переставал. Мелкие брызги при порывах ветра сквозь чулки колюче секли ее по ногам. Но она не уходила. Внутренне сжавшись, она ждала поезд с грустной отрешенностью. Так вот странно вплелись в ее жизнь и этот вокзал, и эта платформа, откуда она только провожала или встречала, но еще никто не провожал и не встречал ее. Теперь вот ехал какой-то Полужняк, и это будило в ней воспоминания об институтских годах и растерянных друзьях.

Объявили прибытие.

Поезд неслышно и как-то неожиданно выкатился из серой дождевой мглы. Проплыл мимо электровоз, по-человечески устало вытирая свой мокрый лоб стеклоочистителем, потянулась серая масса вагонов, тихо вызванивая колесами.

Вика скользнула глазами по окнам шестого вагона и выжидающе, не спеша пошла следом.

Остановившись поодаль, она наблюдала, как высаживались пассажиры. Любой из них мог оказаться Полужняком. И этот бородач с огромным вздутым рюкзаком, который он опускал со ступенек за ремни, и высокий мужчина в оленьем треухе и короткой медвежьей шубе, и сошедший вслед за ним толстяк, и даже тот якут, коренастый и чинный, в серой велюровой шляпе, который еще только протискивался с чемоданом к выходу… Но бородач, взвалив на спину рюкзак, тотчас зашагал к выходу; мужчину в шубе и приехавшую с ним девочку лет двенадцати обступила шумная толпа встречающих: его обнимали и спереди, и сзади, трясли сразу обе руки, он широко и белозубо улыбался, косился на всунутый в петельку шубы красный тюльпан и все поправлял на носу роговые очки, которые в пылу объятий то и дело задевали шапками и рукавами; толстяк же не спеша поставил чемодан на асфальт, взглянул на перронные часы, перевел по ним стрелки своих наручных и, ни на кого не глядя, захрумкал по платформе новенькими, обшитыми кожей бурками.

Среди всех поездов московских вокзалов у сибирских экспрессов были какие-то особенные, свои пассажиры. Вика давно это заметила. Даже не лицом, не одеждой, а чем-то неуловимым. Они были разные, как и пассажиры с рижских, минских, кишеневских поездов, — спокойные и оживленные, суровые и веселые… Но спокойствие у них было какое-то свое, сибирское, и суровость и веселость — тоже. Над ними будто витал дух их необозримого края, дух тысячеверстных дорог и бездорожья, дух масштабов и щедрости земли, на которой они так широко, размашисто работали и жили. И даже сюда, в Москву, их поезд приходил не с востока, а с севера, через Ярославль, через костромские и вятские глухомани, потому что после тех расстояний, которые он покрыл от берегов Тихого океана, этот ярославско-костромской крюк для него теперь не околица.

Пассажиры все выходили, их тут же расхватывали встречающие, платформа полнилась и бурлила, и за эти несколько минут встречи с поездом, встречи с чужой радостью Вика и сама как-то отмякла душой, будто вдохнула чистого снежного воздуха. Теперь ей было немножко обидно, что все эти люди проходили мимо и не имели к ней никакого отношения, и она, все больше загораясь общим возбуждением, ревниво глядя в дверь вагона, высматривала своего, ей лично адресованного пассажира. И лишь когда на перрон сбежал летчик в фуражке гражданской авиации, стал озираться по сторонам и, заметив одиноко стоявшую Вику, вопрошающе посмотрел на нее, она внутренне встрепенулась, догадалась, что это, наконец, и есть ее Полужняк.

Летчик, еще раз озабоченно посмотрев вокруг, направился к ней. И пока он, высокий и грузный в своем длинном распахнутом кожаном пальто на каком-то сером меху, с чемоданом и с большим газетным свертком в руках, делал эти несколько шагов к ней, Вика чувствовала