Том 1. На рыбачьей тропе ; Снега над Россией ; Смотри и радуйся… ; В ожидании праздника ; Гармония стиля - Евгений Иванович Носов

себя совершенно смятенной под пытливым взглядом этого незнакомого, уже не молодого человека с широким, заветренным до кирпичной красноты лицом и редкими рябинками на лбу и крупном широком носу.

— Кажется, на всем перроне больше никого нет похожего на вас, — низким, чуть хрипловатым голосом еще на ходу сказал летчик. — Вы самая похожая на Вику.

Он поставил к ее ногам чемодан и первый как-то просто, без всяких церемоний, протянул руку.

— Я получила вашу телеграмму, — сказала Вика, несмело отвечая на пожатие.

— Наверно, гадали, кто да что? — сказал летчик, сдвигая фуражку на затылок и с высоты своего огромного роста с нескрываемым любопытством разглядывая Вику.

— Я и теперь решительно ничего не понимаю, — чуть усмехнулась Вика. — Как вы меня узнали в этой сутолоке?

— Так вот: глянул — и узнал, — сказал Полужняк, — стоит смущенная, перепуганная девочка… Одна… Вас напугала моя телеграмма?

— Нет, почему же… Я только не знала, от кого. У меня нет знакомых в Свердловске.

— Это только телеграмма, — сказал летчик. — А сам я с Сахалина.

— С Сахалина? — обрадовалась Вика. — На Сахалине две мои подруги.

— Где же? — оживился Полужняк. — В каких местах?

— Одна в Охе, другая жила в Поронайске, но потом, кажется, вышла замуж и куда-то переехала. Вы, случайно, не муж?.. — почти с уверенностью спросила Вика.

— Нет… То есть, конечно, муж… Но совсем в другом плане.

Оба рассмеялись, и Вика почувствовала, как от первых же слов с этим незнакомым человеком из ее волнения уходят все неприятные примеси: ожидание неизвестности, робость, незнание, как себя держать.

— Что же мы стоим? — спохватилась она. — Давайте присядем, что ли?

Они сели на перронную скамейку. Летчик придвинул к скамейке чемодан, положил на него газетный кулек, достал из кармана папиросы.

— Но почему же вы не самолетом? — спросила Вика, несколько освоившись. — Сейчас все летают из тех краев. Теперь это принято.

— У летчиков — не очень, — сказал Полужняк, раскуривая в широких ковшах ладоней папиросу.

Вика, наблюдавшая за ним, отметила про себя, что в нем совсем ничего не было от аса, того налета изыска в осанке и одежде, отпечаток которого накладывает вождение дальних комфортабельных лайнеров на большинство московских летчиков. Не говоря уже об откровенных воздушных пижонах, сходящих по трапу в лихо заломленной фуражке, с дымящейся сигаретой на краешке губы и кожаной курткой, болтающейся за спиной на оттопыренном мизинце. Видно, он был из тех сибирских воздушных извозчиков, которым не до пижонства на глухих таежных трактах. И не будь на нем форменной фуражки, он не меньше походил бы и на лесоруба, и на сплавщика, и на боцмана какого-нибудь буксира.

— А я думала, пилоты первыми пользуются таким благом, — сказала Вика.

— Я, например, в том случае, — ответил Полужняк, — если надо срочно. Но если есть время, предпочитаю по старинке, поездом.

— Понимаю. Это что-то профессиональное, — сказала Вика. — У меня мама работает на конфетной фабрике. Она терпеть не может конфет.

— Не знаю, как насчет конфет, а мне всегда хочется посмотреть на землю поближе. Так вот запросто завалиться на полку: ни тебе высотометров, ни облачности, за окном обыкновенные сосны, разъезды, земля, люди, кружку пива на станции выпить — это же удовольствие. А то иногда слетаешь в Москву — вроде бы нигде и не был… Я вот теперь в отпуске, взял путевку в Крым. Ни разу не ездил. Надо бы, конечно, самолетом. Но не удержался, поехал поездом. Полпутевки разбазарил на дорогу. Ну и шут с ней, — простодушно махнул рукой Полужняк. — Зато проехался, посмотрел. Через всю страну.

— Первый раз встречаю такого летчика-землелюба, — улыбнулась Вика. — Обычно хвастают…

— Ну что ж, молодежь — оно конечно… В облака рвется. Но все мы на земле прописаны. Я ведь ее, по существу, и не вижу. Все время петляю над океаном. Вода и небо.

— Почему петляете?

— Работа моя такая. Селедку всякую караулю. Знаете, как птицы морские кружат, орланы, высматривают рыбу. Иногда мы вместе кружим над косяком.

— И они не боятся самолета?

— Ничуть. Забираются выше или ниже, но от косяка не уходят.

— Это должно быть очень интересно — охотиться за рыбой.

— Как вам сказать? Скорее азартно. Как всякая охота. Чем дольше не попадается косяк, тем злее ищешь. Иногда встречаешь дичь и покрупнее. Например, полосатиков.

— Это что же такое?

— Так у нас называют полосатых китов.

— Разве их видно с самолета?

— Здорово видать! Даже когда они ныряют и уходят под водой. Они плывут, совсем как подводные лодки. Темные сигары в зеленоватой воде. Когда-то приходилось охотиться и за лодками. Я ведь еще в войну начал лететь над океаном. Уже двадцать лет над Тихим. Сначала лодки, теперь — селедки, — улыбнулся Полужняк, — так вот и летаю, пока не кончится горючее или не окликнут с базы. Тогда уж напрочно засяду на своей горбуше. Это я Сахалин так называю.

— Почему горбуша? — засмеялась Вика.

— А он похож на большую горбушу перед нерестом, — тоже усмехнулся Полужняк. — Не замечали? Если глядеть на карту — и хвост, и спинной плавник, и даже верхняя челюсть крючком загнута, как у брачной горбуши.

— Правда, — сказала Вика, — я тоже заметила: Сахалин на рыбу очень похож.

— У наших сахалинских айнов есть даже легенда. Из океана в Амур шел косяк горбуш метать икру. Весь косяк вошел в устье, только самая большая горбуша никак не могла протиснуться. И до сих пор она терпеливо трется у материка.

От каждого слова Полужняка, говорившего вовсе не затем, чтобы удивить, как-то само собой веяло необозримостью тех краев, откуда он приехал, и это радостно будоражило Вику, как давно прежде, когда она еще девчонкой провожала морского офицера. В ней еще не остыло волнение ожидания, а у платформы по-прежнему стоял дальневосточный экспресс с разгоряченными колесами, пробежавшими через всю страну, и это отзывалось в ней чувством светлой праздничности.

— Вы так рассказываете, что мне тоже захотелось в море! — весело сказала она. — Хоть сейчас.

Полужняк снисходительно улыбнулся Викиному порыву.

— Ну какое сейчас море? Море сейчас во льдах. А над Тихим ревет пурга. Мы добирались до Хабаровска почти шесть суток. Все сахалинские самолеты на приколе. Едва проскочили перед очередной пургой. Вот летом — пожалуйста. Приезжайте, покружу вас над Тихим. — Полужняк озабоченно посмотрел на Вику. — Вы совсем промокли. Пойдемте лучше куда-нибудь под крышу. — И