Том 1. На рыбачьей тропе ; Снега над Россией ; Смотри и радуйся… ; В ожидании праздника ; Гармония стиля - Евгений Иванович Носов

Она отыскала кольцевой автобус, доехала до площади Восстания и оттуда пошла к дому, на бульвар у Никитских. Домой идти не хотелось. Она прислонилась к чугунной ограде напротив. Сквозь редкие голые ветки кленов ярко светились окна ее квартиры на втором этаже. Горела большая люстра. Значит, в зале уже гости. С холодной тоской она подумала, что опять соберется все та же компания. Друзья дома. Борисовы друзья. Ее будут поздравлять. Но не ее саму, вот такую, как есть, а с ее «ужасно симпатичной квартиркой» в старом дородном особняке, с ее ореховыми кроватями-близнецами. («Где вы достали такую роскошь? А мы до сих пор спим в обнимку».) И, разумеется, с Борисовым кандидатством. Ей нанесут духов и всяких безделушек. Борис тоже подарит что-нибудь вроде электрического кофейника с золоченым ситечком у носика. Он всегда старается подарить что-нибудь оригинальное и полезное в доме. Например, поваренную книгу в белом пластмассовом моющемся переплете. Или особенный обеденный сервиз, из которого ест сам и никогда не моет… Ее поздравят в прихожей и потом будут на кухне придумывать что-нибудь «вкусненькое».

Все это будет называться днем ее рождения.

Она наперед знала, кто будет и что будет. Придет эта молодящаяся Руфка, сбросит шпильки, залезет на тахту и весь вечер будет выставлять литые чугунные коленки. «Мальчики» начнут подавать ей со стола закуски, она натыкает в соусницу крашеных окурков и запихнет ее под тахту. Придет этот подающий надежды Модильяни с Серпуховки. Набравшись, мрачно уставится на копию с Лагорио на стене, спрашивая, когда они наконец вышвырнут ко всем чертям этого Левиташку. Не пропустит случая Генка со своей рыжей секретаршей и, как всегда нахально, останется с нею ночевать. Выползет «посмотреть на молодежь» сам Леонард Андреевич. Выпив пару рюмок, он весь вечер, как метрдотель, покровительственно просидит в уголке, оглаживая бороду. После трех бутылок начнется обычное перетряхивание всяких «измов». Модильяни полезет срывать Лагорио, и Руфка закричит со своей тахты: «Мальчики! Довольно политики. Скушно! Я сама видела Насера. Ну и что? Давайте лучше послушаем Гошку».

Все набросятся на Гошку за то, что он опять не захватил гитару. Гошка возьмет со стола две вилки и под них, расставив локти, безголосо и картаво, ломаясь, начнет сыпать «Фартовую девчонку» или «Опять попутали на деле…».

После этого задремавший Леонард Андреевич бодро вскочит и картинно раскланяется со всеми: «Очень было приятно… Честь имею…» Уходя, он самолично заведет свои «сказочки» на завтра и поучительно скажет: «Гимны приходят и уходят, а вальсы остаются. Так-то, уважаемая молодежь! Вечная мелодия!»

Это называлось посидеть в тесном кругу — и на Восьмое марта, и Первого мая, и в День Победы…

С нависшего клена падали тяжелые капли, и Вика чувствовала, что промокла и начинает дрожать. Но она не могла заставить себя перейти улицу и войти в то тепло напротив. Она видела, как за спущенными шторами мелькали темные силуэты. Немые и беззвучные, они странно и бессмысленно появлялись и исчезали в высоких стрельчатых окнах. Все, что там происходило, отсюда, с улицы, казалось призрачным и неживым. Но Вика знала, стоит ей подняться по лестнице, как все это будет озвучено, приобретет запах, цвет, форму, и черные расплывчатые силуэты станут живыми Гошками и Руфками.

И когда совсем рядом под навесом деревьев засветился зеленый огонек, Вика с какой-то холодной решимостью шагнула наперерез и подняла багульник.

«Хорошо, что я сказала маме забрать к себе из садика Татьянку», — вдруг обрадовалась она, когда машина уже мчалась по бульвару.

— Куда едем? — не оборачиваясь, бросил водитель.

— Пожалуйста, на Каланчевскую.

— Это у трех вокзалов, что ли?

— У трех вокзалов.

Она ехала молча, забившись в темный угол пустой гулкой машины. Мокрые звездочки багульника дышали в ее лицо запахами талого снега, таежного ветра, растертой в пальцах горькой и терпкой молодой корой и еще чем-то тревожащим и неотвратимо зовущим.

1963

Уличный певец

Среди маленьких чистильщиков сапог Антонио — самый знаменитый в Неаполе. Этого мальчугана с копной смоляных волос, насмешливыми, черными, как маслины, глазами можно было видеть на набережной Санта-Лючия. Он называл себя свободным предпринимателем, подразумевая под этой шуткой возможность раскладывать свои нехитрые инструменты на любой улице когда угодно. Сапоги и ботинки, побывавшие под искусной щеткой Антонио, всегда отливают таким веселым глянцем, будто на их носках поселилось само неаполитанское солнце.

Но не этим завоевал он славу знаменитого чистильщика. Собственно говоря, работы у него бывает так мало, что в иной день ни одной лиры не упадет в запыленную шляпу, которую он клал на мостовую у ящиков со щетками. Счищать же грязь с американских ботинок он отказывался. Когда к нему подходил янки и молча ставил ногу на ящик, смеющиеся глаза Антонио мгновенно меркли, а пальцы сами собой сжимались в кулаки… Для такого случая у него был припасен хороший ответ. Увидев на солдате красные ботинки, он доставал черную ваксу и говорил:

— Другой нет. Только что кончилась.

Иной раз за это доставалось, но Антонио всегда был рад, что оставлял заморского гостя с носом.

Славу этому мальчишке принесли песни. Они рождались у него сами собой, свободно, как морская волна. И так же, как волна, жили недолго. Сидя на набережной, щедро поливаемой зноем, он слагал песни о древнем старике Везувии, молча глядящем на разоренный нищий город. Пел о море, по берегу которого в часы отлива бродили голодные безработные, собирая ракушки и моллюсков; о себе самом, бездомном мальчике, сыне погибшего бойца славной партизанской дивизии имени Гарибальди. Иногда в его шляпу падали скромные монетки, брошенные от всего сердца слушателем-неаполитанцем. Но пел он не ради денег. Нет! И, конечно, не ради славы…

Одну из этих песен он особенно любил. Начиналась она словами:

Я смеюсь над богачом-банкиром.

Пусть в кармане дыры

Вместо лиры,

Пусть в желудке

Нет ни крошки хлеба,

Пусть мой дом —

Бездонный купол неба,

Пусть я беден

И не знатен родом,

Но зато я —

Со своим народом…

Эту песенку скоро подхватили все мальчики-чистильщики.

Ранним утром Антонио усаживался на краю набережной и, весело горланя, любовался голубой далью залива. Море, отшумев зимними штормами, усталое и притихшее, нежилось на солнце. По его зеркальной поверхности, подгоняемые легким попутным бризом, скользили рыбачьи лодки. А