Том 1. На рыбачьей тропе ; Снега над Россией ; Смотри и радуйся… ; В ожидании праздника ; Гармония стиля - Евгений Иванович Носов

черта! Рядом поставили теплицы. Полторы тысячи квадратных метров. Подвели к ним горячую воду. Будут сажать огурцы, морковку всякую там… Для столовки. Ну и нужен огородник. Так что тебе это подойдет».

— Кирилл, настрой получше. Этот алабамба прилип как банный лист…

«…Нет, не дали. Пока в бараке. Так опять же из-за тебя. Семейных уже всех переселили в новые дома. А я ни то ни сё. Дадут, а как же! В профкоме так и сказали: «Пожалуйста, хоть завтра. Как жинка приедет, так и дадим». А квартиры хорошие. Я был у ребят, видел. Все у них по-людски. Даже в барак идти не хотелось… Приезжай, а? Евдокия?»

Тенор все еще продолжал пританцовывать вокруг Федора, но мы его теперь не слышали. Мы ловили голос из далекого Заполярья, который волновал чем-то своим, нашенским. И виделся нам этот Федор — угловатый, неловкий, с обожженным ветрами лицом, в собачьей шапке и в расстегнутом на груди ватнике. Корявые, с обломанными ногтями пальцы заграбастали телефонную трубку. Он жарко кричал в нее, чертыхался и отмахивался от наседавших теноров.

«Так чего там старое вспоминать? Пора и забывать про это. Как там Вовка?.. С тобой на переговорной? Дай-ка ему трубочку. А сама пока подумай…»

«Вовка, сынок! Это я! Хочешь к папке? Я тебе лыжи сделал. На оленьей шкуре. Настоящие. И ружье у меня есть. Вот скоро весна будет Мы с тобой на охоту пойдем. Гагарок бить. Тут всякой птицы — пропасть! Палку брось и попадешь. Приезжай, сынок! Посмотришь северное сияние. Не знаешь, что такое? Ну это… В общем, приезжай, увидишь… Красота! Ты чего шепелявишь? Зубы выскочили? Это не беда! Вырастут. В школу ходишь? Молодец. Учись хорошо! А у нас тоже школу открыли. Тут мальчишек много живет. Эвенчата тоже учатся. Кто такие эвенчата? Это здешние. Они всегда тут живут, в тундре. А еще я тебя на аэросанях покатаю. Поедешь со мной на линию? Я и сюда, на почту, на аэросанях приехал. Вот они, под окном стоят. Так что ты зови мамку и приезжай!»

«Кончайте, время истекло».

«Кончаем, кончаем… Так как же, Евдокия? Место ждать не будет. Потом опять пороги придется обивать. Я и так ходил-ходил, уламывал начальство. Распродавайся и приезжай… Или секреты какие завелись? Если что — скажи прямо! Насильно мил не будешь. Ты меня знаешь: упрашивать не люблю. Слышишь, Дусь?.. Дуся?.. Евдокия!..»

Разговор оборвался. Слышался только джаз, однообразно отбивавший ритм. И была странна и нелепа эта музыка рядом с тем именем, которое только что произносил далекий и неведомый Федор — русский человек. Это имя еще витало в нашей сторожке, оно слышалось в неумолчном завывании вьюги, в порывистых ударах ветра в заснеженное окно: «Дуся!.. Евдокия!..»

Джаз продолжал наигрывать. Кирилл пытался очистить диапазон, но снова наплыла какая-то музыка, смешанная со словами телеграфистки:

«Кто вызывал Усть-Таганское? Пройдите во вторую кабину. Таганское! Таганское! Ответьте абоненту!»

«Здравствуй, родной! Наконец-то! Как я рада! Ну как ты?.. Все хорошо?.. Я тебя совсем плохо слышу. Здесь все время мешают… Какая-то дурацкая музыка… Еще два месяца? Так долго! Но вы хоть что-нибудь сделали? Три скважины?.. Ну, я очень рада! И за тебя, родной, и за твоих товарищей. Берегите друг друга. Мы все вас очень ждем!»

«Получили? Там тебе — теплый свитер и шарфик… Ничего, ничего! Пригодятся. Какая у вас погода?.. У нас тоже все эти дни метет. Пока добежала до переговорной, всю залепило».

«Новости?.. Особого ничего. Андрюша Воронков тоже уехал… Я, правда, не знаю. Верочка говорила: как будто на Печору… Какие-то геодезические работы. Она тоже собирается к нему. Я ей очень завидую… Володя? Что-то не пишет. Он сейчас в Туркмении. В общем, никого из твоих друзей не осталось…»

«…Телеграмму получили… Спасибо, родной… Ребята здоровы, растут… Ты их теперь не узнаешь. Такие чубы отросли! Белые, курчавые. Надо свести в парикмахерскую… Нет, нет. Рано им еще с чубами. Фотокарточку? Сейчас нельзя… Нельзя, говорю. Сашок ходит с шишкой. Упал с санок. Пусть с синяком?»

— Кирилл, прибавь громкость.

— Ничего не поделаешь. Батареи сдают.

«На день рождения малышей у нас были гости… Нет, никого не звала… Одни наши и соседи… Наслушалась комплиментов. Даже уши горели. Все говорят, что хорошо выгляжу! Вот! Понял? Я бы тебе понравилась… Я сидела с гостями и вдруг ясно представила тебя дома, на твоем любимом месте за столом. Наверно, я забавно выглядела, когда размечталась. Все так переглянулись!»

«Я совсем не даю тебе говорить. Это потому, что я очень тебе рада!.. Спасибо, милый! Я тоже…»

«….Эти дни я так тревожилась… Я видела страшный сон… Ну чего ты смеешься?.. Никакой мистики… Просто немножко прихворнула… Так, пустяки… Ну, говорю тебе — ничего особенного… Маленькая температура. Больничный? Не беспокойся… Ну подожди… Дай… Дай рассказать… Лежу на своем кресле, дремлю, слушаю сквозь сон музыку. Исполнялись норвежские танцы. Мои любимые мысли о тебе, твои письма, «Харлинг» — все смешалось… Ты меня слышишь?»

«И вижу — идешь ты по лесу. С непокрытой головой. В лесу — туман. И все-все заросло мхом… И стволы и ветви… Вместо хвои тоже свисает мох. И клочья тумана. Ты идешь, а под ногами снег так и тает. И рождаются ручьи. Чем дальше, тем сильнее ручьи. Они бегут по твоим следам между сосен. И сливаются в один поток. А ты все идешь. И я тебя уже не вижу в тумане. Только слышны шаги и вода. И она смывает твои следы. Я очнулась и долго не спала. И вот сегодня побежала на переговорную».

«Фантазерка? Это не я! Это — Григ. И моя любовь… Неудобно говорить по радио, но я очень скучаю. Очень, очень… Понимаешь? Скорей бы лето! Мы уедем на юг. Правда?.. Не надо никаких путевок… Лучше куда-нибудь на пустынный берег. Чтобы только ты и я, море и солнце. Будем целыми днями валяться на берегу… Ага!.. Обязательно!.. Полную корзинку.. Мы ее поставим прямо в воду. Чтобы волны в нее плескались… И гроздья будут холодные и в каплях морской воды… А еще…»

Кирилл все время прибавлял громкость. Но батареи садились на глазах. Голос женщины, и без того забиваемый джазами, все слабел и слабел и вдруг совсем истаял… Зеленый глазок потускнел и погас.

Упершись вытянутыми руками в край стола, Кирилл долго и молча глядел на потухший индикатор.

В бревенчатую стену сторожки шквалисто секла метель. Было слышно, как уныло звякал о ведерко конец цепи на журавле.

— Обидится старик.

— Я пришлю ему