Проклятие Озерной Ведьмы - Стивен Грэм Джонс

У нее готов свой ответ – она кивком головы показывает на мои руки в медвежьей приманке.

– Нет, – говорю я с виноватым видом.

Но да, Синнамон поднимает свой телефон и фотографирует меня.

– Нет! – вскрикиваю я на нее, восемь чертовых лет лава кипела во мне, а теперь прорвалась наружу, и мои чувства сильнее, чем те, что вызывает вид Леты, которая поворачивается ко мне и Синнамон. Лета все еще стоит на коленях с Тифф, пытается выудить у нее ту информацию об Эди, которую удастся выудить.

– Ну – еще один? – говорит мне Синнамон. Она, такая веселая и пуленепробиваемая, пристраивает правой рукой телефон у своего плеча, ловит общий кадр со мной в центре, надеясь поддеть меня.

– Это была не я! – С этим криком я подаюсь поближе к ней, мои руки сжаты в кулаки у бедер, а потом я бросаюсь на нее, даже не отдав себе такого приказа. Она выше меня, моложе, определенно крепче – я бы никогда не смогла перебраться с больничной кровати на кресло-каталку, а уж тем более встать на ноги, – но она не знает, с чем я сражаюсь сейчас: с тюрьмой.

Больше никогда. Никогда!

Меня от Синнамон отделяют, может быть, пять быстрых шагов, когда она поднимает трость, чтобы остановить мое дальнейшее продвижение, но больше… никаких действий не предпринимает? Как это может быть – выставить перед собой трость и отступать?

Очень просто: я вижу, что из трости торчит острый длинный клинок.

В жопу. Я уже не трясусь над собственной жизнью.

Я продолжаю движение вперед, тянусь к ней моей здоровой рукой, чтобы схватить за горло и не отпускать, и мне плевать, что будет выписывать клинок внутри моей грудной клетки, а держит она его твердо, ждет, чтобы я сама нанизалась на него.

Я подхожу к ней все ближе, поднимаю руки к ее лицу, чтобы выцарапать ей глаза, чтобы схватить ее за волосы и колотить о камни головой, пока та не превратится в жидкую кашу, а еще могу сказать, что буду кусать ее, и плевать мне, что кончик ее ножа прокалывает ямочку у меня на горле, не имеет значения, останусь ли я жить, важно только то, что умрет она, и я уже почти близка к достижению моей цели, когда…

Лета с разбега бросается на меня, отбрасывает в сторону, и одновременно разворачивает, а потому мое горло уходит от ножа.

– Не-е-е-е-ет! – кричу я на протяжении всего долгого падения, мое горло жжет от пореза, пальцы разжимаются, потом снова складываются в кулак, но все это бесполезно, Лета берет верх надо мной.

Мы перекатываемся по земле, потом останавливаемся, и я сразу же начинаю сражение за то, чтобы вернуться к Синнамон и разобраться с ней, а Синнамон уже стоит над нами и соскребает свободной от трости рукой медвежью наживку, которую я оставила на ней, осторожно, с опаской вдыхает ее запах.

– Пахнет, как известная сумка для гольфа, правда, Лит? – говорит она и слизывает чуток языком.

– Пошла ты в жопу, – говорит Лета, тут же отпуская меня, чтобы самой ввязаться в эту разборку, глаза ее даже жестче слов.

– Она тебе не сказала? – невинным голосом спрашивает Синнамон, обращаясь ко мне так, будто между нами не стоит Лета. – Это ее дражайший папочка изводил мистера Сэмюэлса в тот день. Да какое день – на самом деле всю неделю, а потому… – Она пожимает плечами, засовывает весь палец в свой рот Призрачного Лица, ее глаза широко раскрыты, будто она все еще потрясена тем, что Тео Мондрагон – убийца.

Когда Лета переводит взгляд на меня, чтобы понять, куплюсь ли я на эти слова, мне приходится отвернуться. У меня такое ощущение, будто я худший из всех предателей, какие есть в мире.

– Это не имеет значения, – шиплю я. – То было сто лет назад.

– Что сделано, того уже не исправить, – добавляет Синнамон, подходя поближе. – Но еще ему очень не нравился тот маленький самолет, что летал над нашими домами, верно я говорю? Не нравился почти так же, как не нравилось ему, если кто-то видел, как он стреляет по этому маленькому самолету…

– Заткни свою пасть! – вскрикивает Лета, взаправду брызгая слюной, а когда она готова броситься на Синнамон, которая только и ждет этого, словно исполняя функцию наживки, я бросаюсь к Лете, хватаю ее сзади за бедра, тащу на себя.

Она брыкается, упирается, она наверняка сумеет вырваться из моей хватки, но тут в дело вступает Синнамон, выставляя перед собой свой длинный тонкий клинок. Она нас обеих может насадить на этот нож, как бабочек на булавку, и праздновать победу, исчезнуть среди деревьев, а потом говорить, что даже и не знала о показе в лесу этого остроумного короткометражного фильма, снятого школьницей.

Но победу ей не одержать. По крайней мере таким образом.

Я переворачиваю Лету так, чтобы самой оказаться наверху – наконец-то мой вес для чего-то пригождается, – а потом выпрямляю руки, чтобы между мной и Летой было достаточное расстояние и нож не достал до нее, но…

Но жар клинка не обжигает мое тело? Хотя я и выгибаю спину навстречу ему, с силой сжимаю зубы, мои глаза прищурены в ожидании того, насколько будет горяч холод клинка, когда тот выйдет наружу из моей груди.

Я поворачиваю голову, жду, что эта большая булавка вонзится в мой глаз.

Но я вижу не Синнамон, а Тифф!

Она стоит за спиной Синнамон, одной рукой обхватила ее за шею, другой вывернула назад ту руку, в которой Синнамон сжимает трость с клинком.

– Я не позволю тебе, – говорит сквозь слезы Тифф.

– Если ты знаешь, что хорошо для тебя, девушка из занюханного городка, то позволишь мне…

Причина, по которой она не заканчивает предложение, в том, что это было не предложение, а передышка, отвлечение, а теперь она на полуслове резко, неожиданно выпрямляет свои ноги, а они у нее сильнее, чем следовало бы. А поскольку она выше Тифф, которая вовсе не коротышка, это движение подбрасывает их вверх и назад.

Мы с Летой одновременно бросаемся к месту действия, чтобы, не знаю, спасти Тифф, наверное, но ни Лета, ни я не успеваем вовремя.

Мы обе стоим там, тяжело дыша, пытаясь понять, что здесь случилось: трость с ножом торчит из ее открытого рта. Потому что Тифф, используя свою полицейскую подготовку, уж какая у нее есть, чтобы заломить руку Синнамон ей за спину, забыла об одной важной вещи: необходимости сначала разоружить преступника.