Самая страшная книга 2014-2025 - Ирина Владимировна Скидневская

– Лежик, Лежик. – Бабка трясет его руку. – Так нельзя! У тебя под ногтями вырастет помидорное дерево!

Бабка врет. Помидоры не растут на деревьях. И под ногтями ничего не вырастет. Как не вырастет в животе арбуз – так его стращала бабка, когда он ел его вместе с косточками. Как не прорастут репейники в голове – и об этом ему рассказывали, когда он после прогулки по лесу отказывался мыться. Как не случится многое из того, чем пугают взрослые, – из того, чем пугали в детстве их самих.

– Не вырастет, – отвечает он и вырывает руку. – Не вырастет, баба. Деда, скажи ей!

Ему обидно, что его считают за дурачка. Его – который живет в городе, ездит на троллейбусе, смотрит телевизор – то есть делает все то, о чем в его возрасте бабка не имела ни малейшего представления. Да он даже читает сейчас, как бабка – так же запинаясь, с трудом разбирая слова, – но сколько ей лет и сколько ему!

– Деда, деда! Скажи ей!

Деда Митя сидит на лавке, прижав к уху старый радиоприемник. Антенна давно сломана и торчит из гнезда проржавевшим острым обрубком – поэтому радио не работает, а только шипит и скрежещет, иногда глухо кхекая. Дед слушает эти хрипы и сипы с глубокомысленным видом, иногда раздраженно или, наоборот, одобрительно кивая. Олежка несколько раз попытался подсесть к нему, воображая, что этот шум – шифровка иностранных шпионов, но ему это быстро наскучило.

– Деда! Деда!

– А? – Дед вздрагивает и отвлекается от радио. – Што?

– Деда, скажи ей, что под ногтями никакие помидоры не вырастут! – Краем глаза Олежка видит, что бабка делает деду страшные глаза – «подтверди, мол, мою ложь», – и надеется, что тот все-таки на его стороне. – Скажи ей!

– Конечно, не вырастут, – усмехается дед. – Вот тоже придумала! Помидоры – под ногтями!

– Поняла? – Олежка выдергивает у бабки свою руку. – Не вырастут!

И, благодарно кивнув деду и показав язык бабке, несется через двор на улицу. Краем уха он успевает услышать негромкое дедово:

– Помидоры только на письке растут.

Но не обращает внимания.

1941

– У Лариски помидор на письке! – Олег вроде и шепотом сказал, а слышно было на всю линейку. Горнист только что отыграл, а начальник лагеря уже открыл рот, чтобы задвинуть утреннюю речь.

Пацаны из третьего отряда не сдержались и захихикали, уткнув обгоревшие носы в криво повязанные красные узлы. Девчонки вспыхнули так, что слились цветом со своими галстуками. Митька полыхнул пуще девчонок – до того обиделся за Ларису. Хотел было обернуться и врезать Олегу – хоть и друг, а что ж краев не видит! Впрочем, Митька догадывался, что Лариска нравилась и Олегу, тот просто не знал, как подступиться. Но врезать Митька не успел – вожатый уже подлетел, скрутил дурачка за ухо и протащил сквозь строй. Сейчас выведет в центр, и начнут распекать в два голоса. Но вожатый увел хныкающего, но покорного Олега в сторону и бросил за хлипкую дощатую дверь пристройки главного корпуса, где хранился всякий хлам – черенки лопат, сдутые мячи и сломанные койки.

Вожатый бегом вернулся и со скорбным видом встал рядом с Петр Иванычем. «Ну, сейчас начнется, – уныло подумал Митя и покосился на Ларису. – Вот кому от этого хуже? Только ей. Неужели не понятно?» – Он сморщился, словно приготовился принять удар на себя.

Но Петр Иваныч заговорил совсем о другом. О том, что смена заканчивается раньше времени, и виноват в этом, конечно же, не Олег, а фашистский гад, который подло атаковал границы нашей Советской Родины без объявления войны.

Все мигом забыли и о Лариске, и об Олеге, и бросились собирать чемоданы. Синицын из второго отряда тайком пробрался в «арсенал» – в медпункт, куда старший вожатый складывал все обнаруженное у ребят «оружие»: пугачи, деревянные пестики, ножички, трубки, набитые горохом. Синицын свалил все добро на поляне и заорал:

– Айда бить фашистских гадов!

Петр Иваныч тяжко вздохнул, глядя на это, но тут же отвернулся и забыл – то была наименьшая из проблем. Автобусы, которые должны были забрать детей в город, задерживались, и связи с ними не было. Город прошипел в трубку: «Выехали. Ждите!» По времени уже должны приехать, но ни слуху ни духу и Петр Иваныч решил отправить ребят своим ходом навстречу транспорту.

2019

Укроп пришлось выщипывать. Марина долго допытывалась у Олега, зачем ему пинцет для бровей, – он мямлил что-то невразумительное.

– Заноза! – наконец догадалась она.

Он вяло кивнул.

– Дай я! – Она извлекла пинцет из несессера и торжествующе подняла в воздух: ни дать ни взять гладиатор перед решающей битвой.

Олег поморщился. Марина обожала все такое – давить на нем прыщи, расковыривать полузажившие ссадины, прижигать бородавки и ставить ногтями крестики на комариных укусах. Олег смирялся с этим постепенно, с неохотой – но сейчас был совсем иной случай. Укроп на пальцах казался ему чем-то неправильным, постыдным – сравнимым с венболезнью. Он категорически не хотел подпускать к нему Марину.

– Не надо, – простонал он. – Она… в неудобном месте.

– Эмн… – Марина наморщила лоб и задумалась. – Там, что ли? – она кивнула ему на пах.

Он промолчал.

– Ну, Олежка… – рассмеялась Марина. – Ну чего я там не видела? А? Давай, я быстро – и не больно.

– Нет, – твердо сказал он и протянул руку к пинцету. – Нет.

Марина пожала плечами и отдала ему инструмент.

Он думал, что вырвать укроп будет безболезненно – ведь не врос же тот ему под кожу! На деле Олег шипел от боли, смахивал едкие внезапные слезы и нет-нет да и подвывал втихую, радуясь, что у ванной толстая дверь, которая скрывает ненужные звуки. Он подцеплял укроп за мохнатый листик и тянул – осторожно, чтобы не порвать хрупкую зелень. Тянул и тянул – а из него словно вытягивали, наматывая на катушку, нерв. Дергало в подушечке пальца, тоненькой пронзительной болью отзывалось в локте, в плече – и даже в зубах.

Он разложил выдранный укроп на салфетке. Долго смотрел на невероятно длинные – сантиметров двадцать когда-то белого, а теперь багрового, в запекшейся крови, корня – разве такое может быть?

– Олега! – крикнула Марина за дверью. – Все в порядке? Помочь?

Он вздрогнул и смыл салфетку со всем содержимым в унитаз.

1941

В суматохе про Олега все забыли. Даже Митька спохватился, только когда пропылили сандалиями с километр по