Самая страшная книга, 2014–2025 - Ирина Владимировна Скидневская

Лавка на шесть человек стояла аккурат напротив кулебяки, дожидаясь обвенчанных.

Талька без удовольствия уселась. В тени дерева было неуютно, словно в мрачном погребе. Взяла хлеба, кус мяса и тут же напоролась, как на угол стола впотьмах, на холодный Улин взгляд.

– Первый кусок не в рот тащи, а мужу подай.

Хмыкнув, Талька положила хлеб на пустую тарелку по правую руку от себя.

Скользнула взглядом по серому мареву.

Тень от дерева?

Огляделась. Мир вокруг и вправду был исполосован тенью и солнечными брызгами, пробившимися сквозь узор ветвей и листьев.

Она зацепила зайчатины, немного меда…

И тень справа снова набрякла, раздулась, будто стекла́ со ствола дерева на лавку.

Талька обернулась испуганно, но увидала лишь выпученные глаза одного из обженившихся парней. Он лил в рот брагу и закусывал хвощом.

– Ты на чужое-то не пялься! – тут же взъелась на нее невеста. Сграбастала новоявленного мужа, будто Талька собиралась его засунуть в мешок и унести в опочивальню.

За столом забухтели, вспоминая о нравах и былых временах. Талька не стала вслушиваться, пожала плечами и уставилась в свою тарелку. Теперь даже мяса не хотелось. Она чуть скосила глаза и снова обнаружила неясное пятно по правую руку от себя. Но стоило повернуться…

– Та вы только гляньте! – пронзительно завопила неуемная молодуха. – Средь бела дня на чужого мужика вылупилась!

– Я твоего мужика возьму, только если стену избы подпереть нечем будет! – огрызнулась Талька.

– Вот где ведьма! – загорланила с противоположной стороны стола мать молодухи. – Сама едва вшу переросла, а в других упреками, как ухватом, тычет!

– Это с зависти, – умаслила недовольную женщину Уля, – твоя вон какого справного получила. А у Тальки кровь дурная, вот и шибает в голову.

– Потому и завистливая, что от дурной крови. Недаром ее бабка сбежала отсель!

Талька отвернулась и услышала тяжелый вздох, коснувшийся ее щеки холодным потоком воздуха.

Вечером ее проводили в избу. Жила здесь, кажется, вдова Настасья. Муж ее в лесу сгинул, детей народить не успели, так что она согласилась уступить на ночь свое жилище. Хотя Талька знала, что вдова не столько согласилась, сколько побоялась перечить Уле.

– Ложись! – Тетка, тяжело дыша из-за съеденного за свадебным столом, указала племяннице на полати. – Оботрись тряпицей мокрой и ложись.

В избе горели лампадки, окна были плотно занавешены расшитыми красными петухами шторами.

– Пустой невестой в наших краях давно никого не венчали, так что радуйся, что тебя судьба одарила. Другим, получше, и то ничего не доставалось…

Талька уже знала про старый, как руины в мертвой долине, обычай. В былые годы, когда наступала пора выдавать девок замуж, ту, которой не находилась пара ко времени, обручали с духом Хозяина. Поверья говорили, что пустая невеста может понести от него дитя, а это благо: жизнь в селе должна продолжаться, а пустоцветам нигде места нет. А здесь не просто дитя, а потомок основателя поселения! Высокого, стало быть, роду.

– Я лампадки погашу. – Уля, передвигая тяжелое тело по избе, погрузила ее во мрак. – А ты глаза повяжи, чтобы не оскорбить гостя. Придет дух – задери подол и жди, пока управится.

Она протянула лоскут плотной ткани.

Когда тетка закрыла за собой дверь, Талька откинула повязку. Городская, она не верила ни в богов, ни в духов. Есть человек, природа и смерть. Все, что между ними, – сама жизнь, и никто иной в нее не вхож. Так говорил ученый отец, и Талька соглашалась.

– Дураки кругом. И я дурой стала, раз еще здесь.

Проще сбежать в город, плясать на площадях и базарах за медяки, задирая юбку до лодыжек, чем терпеть это скоморошничество!

Стоило бы поплакать, но слезы не шли. Даже жалеть себя не получалось – разве что рассмеяться над тем, в какой непрошибаемой, по-бараньи тупой темени прозябает местный люд. Заветы мертвого Хозяина для них живее нынешних времен. Духи, обряды… Да лучше кресту по три раза на дню поклоны бить, чем дереву или духу, забытому и выдуманному по-новому сельскими клушами.

Соломенник был мягким, от подушек пахло цветами, и Талька быстро задремала, утомленная переживаниями мерзкого дня.

Проснулась до рассвета, заслышав, как заскрипели доски в горнице. Открыв глаза, уставилась в черный потолок. Наверху кто-то был. Медленно ступал, и эхо чужого дыхания наполняло избу.

Окна будто занавесили мраком, даже тени не пробивались внутрь. Изба вдруг показалась тесной, душной, но вместе с тем промерзшей на все шесть венцов. Чернь в углах кипела, доски гнулись под тяжелыми шагами, на столе тряслась миска с водой.

Кто-то гулко впечатал каблук в половицы. Еще раз.

Талька вмерзла в постель.

Спустя несколько порывистых вздохов она услыхала, как отворяется дверь. Вошел, обмахивая мглу лучиной, человек, обряженный в красный старый кафтан. То, что Талька изначально приняла за посмертную маску, оказалось тяжелым скуластым лицом плотника Зарича. Только разрисовали его углем и соком толченых трав.

Он был удачлив на семейные труды – его дочери так и прыскали по селу, одна другой проказливее. Но, увы, жена Зарича не вынянчила ему сына, за что ее дружно осуждали Уля и Никит Мартович.

– Избой ошибся?! – прошипела Талька, вцепившись в покрывало.

– Я дух. Твой суженый. И этой ночью…

– Шел бы к жене, дух. Попотел бы над ней немного, может, и мальчишку бы заделал.

Она явно сбила Зарича с толку. Мужик он был не из худших, но от своего отступать не собирался.

– Не ершись. Мы для села. Не забавы ради. Задирай подол, я в этом деле сноровистый, еще сама звать будешь…

Договорить он не успел, как и дойти до постели. Глиняная чарка раскололась, встретившись с морщинистым лбом плотника.

– Придвинешься – шомполом проткну! – посулила Талька. – Батя мне его оставил, чтобы окорот таким, как ты, давать.

Зарич пробормотал проклятие и бросился прочь из избы, зажимая набитый лоб.

Талька тут же кинулась к двери и загнала засов в дужку. Теперь слезы уже сами бежали по щекам, и стыдиться было некого.

Будь здесь кто понапористее или злее – не отбилась бы. Потому что шомпола у нее и в помине не было, да она и не знала, что это. Слышала как-то от солдата слово, вот и выпалила со страху.

Изба уже не казалась темной и жуткой. Стократ было хуже то, что ее окружало.

Утром Уля смотрела на нее, как на плесень в последнем мешке яровых.

– Тебе что велели?

– Духа ждать.

– А ты что учинила?

– С духом-то? Ничего. Видать, переел