Самая страшная книга, 2014–2025 - Ирина Владимировна Скидневская

Внутри, в горячей, смрадной испарине плавали два окровавленных близнеца. Мозг одного тяготел задачей – поглотить и переварить другого.

В ванне Марат принял позу эмбриона. Он отыскал самый надежный способ предотвратить рост мяса, каждым сантиметром тела осязая трупную массу.

Временами он представлял себя ребенком внутри матери. Теплая плоть уютно обволакивала, избавляя от страхов. Что-то, проснувшееся из-за недосыпания и стресса, толкало его в глубь изначальных человеческих воспоминаний.

Наружу выйдет лишь один. Мамуля никогда не узнает о втором. Никто не узнает…

Марат время от времени зажигал свечу и вновь ложился, наблюдая за пламенем. Веки смыкались, но спать запрещалось, иначе второй близнец хитрил. Он стремительно рос, вынуждая брата снова и снова поглощать ненавистную плоть.

Скоро все кончится сном. Марат улыбнулся, облизывая почерневший мертвый глаз.

Когда Петр Ефимович проник в квартиру, Марат достиг апогея пятисуточной бессонницы. Спектр ощущений претерпел странные изменения.

– Каххфетрина! – Оглушительно-громкое слово взбудоражило тишину. Голос, породивший его, таил опасность. Тем не менее сознание легко, словно воздушного змея, отпускало реальность.

Колбасная машина в брюхе безостановочно работала. Челюсть онемела. Клеточки тела превратились в сверхчувствительных сторожей, улавливающих потуги близнеца к регенерации.

Что-то внутри предупредило: ОПАСНОСТЬ!

Барабанные перепонки искажали звуки до неузнаваемости. Шаги тестя врывались в ванную и, достигнув акустического пика, обращались слабым шипением.

Марат попытался шевельнуть руками. По ладоням скользнула дрожь, появившаяся значительно позже мозговой команды. Слушались лишь глаза. Картина, которую они созерцали, медленно затягивалась темнотой.

– Кхаааттттяаа? – Бас Петра Ефимовича размазался по пространству.

Марат потянулся к последнему куску. Разбухшая часть Кошечкиного лица казалась далекой, словно противоположный берег озера.

* * *

«Пусть это будет холодильник. Пожалуйста. Пусть он протек, потому что дочь или ее муж скребли морозилку ножом, и от случайной дыры вышел весь фреон… И пусть они куда-нибудь уехали…»

Откладывая момент, когда придется воспользоваться собственным ключом, подполковник Каверин гадал о происхождение тухлого запаха, бьющего из дверных щелей.

Он с облегчением осмотрел электрический щит. Раз предохранители находились в положении «Выкл.», значит, все хорошо. Когда нет электричества, холодильники текут, а еда в них тухнет.

И квартира пуста. Если дома кто-то есть, он обязательно включил бы свет.

Если есть кто-то живой…

Лязгнул замковый механизм. На Петра Ефимовича дохнуло смрадом. Стало совсем тревожно: продукты так не пахнут…

– Катерина… – позвал отец.

В голове без остановок крутилась карусель слов: «Пожалуйста, пусть будет так, что внутри окажется пусто. Пусть будет так, что внутри…»

Ответом ему стало безмолвие, окрашенное тонким, хрустящим звуком. Словно неподалеку кто-то сминал газетную бумагу.

Ванная – вонь шла оттуда.

Кто-то кряхтел. Петр Ефимович шагнул внутрь и остолбенел. Стены, оклеенные незнакомыми черными обоями, волнообразно шевелились, порождая гипнотический эффект.

Это были не обои.

Он задержал дыхание, чтобы не вспугнуть тысячи мух, которые, перебирая лапками, создавали отвратительный хруст. Судя по запаху, они могли питаться воздухом как бульоном.

Марат лежал в ванне. Из-за крови и насекомых, покрывших тело глянцевой коркой, казалось, что кожа на нем отсутствует. Зять глядел на Петра Ефимовича разбухшими глазами. Рот у Марата был разворочен. Остатки зубов рафинадными осколками виднелись в каше расплющенных десен.

Его избили… Избили. А что с Катей?

Отмахиваясь от насекомых, Петр Ефимович попытался вытащить зятя.

– Марат… Кто это сделал? Кто? – Подполковник Каверин искал глазами раны, но тщетно. Тогда откуда кровь?

Веки у Марата смыкались. Судя по всему, он ничего не соображал.

– Кто здесь был? Где Катя? – Где-то глубоко в себе Петр Ефимович не желал ответа, страшась его больше одиночества или смерти.

Зять безмолвно шевелил окровавленной челюстью.

– Кто с тобой это сделал? Что с Катериной?

Под ногой хрустнуло. Петр Ефимович наклонился.

Подобное он пережил лишь раз, на войне, когда семнадцать с четвертью минут неподвижно стоял на мине. Страх крылся не в этих минутах. Он заполнил единственное мгновение, когда Каверин, тогда еще капитан, которому судьба приготовила прозвище Счастливчик, почувствовал щелчок.

Пространство под ванной заполнили окровавленные кости. По ним ползали мухи, щедро отложившие «рисовых зерен» в остатках плоти. Наружу торчал локон знакомых каштановых волос.

Внутри возникла ледяная пустота, словно мозг, уберегаясь от потрясения, имеющего все шансы стать смертельным, отключил функцию «думать».

Раздалось чавканье. В пухлом, сизом ломте Счастливчик Петр Ефимович до последнего отказывался узнать знакомые черты.

Пережевывая кусок щеки, переходивший в разорванный носовой хрящ, Марат зевнул. Кровавая кашица вывалилась. Стало видно, что зубы ему никто не выбивал.

Каверин тонко, по-женски взвыл. Мухи хлынули со стен, затопив пространство хрустом миллиона газетных листов. Черный колючий ливень застучал по лицам.

Суета подействовала на Марата. Он попытался подняться, однако моментально стих, напоминая мотор, заглохший вначале разбега.

ТТ лег в ладонь. Дуло ткнулось в огромный живот, на котором кожа натянулась до предела. Петр Ефимович сжал палец на курке, но выстрелить не сумел.

ТАМ, ВНУТРИ, НАХОДИЛАСЬ ДОЧЬ.

Невыносимо холодная игла проколола грудь. Каверин зашатался, хватая воздух ртом. Глаза стремительно затягивало черными точками, и мухи тут были ни при чем.

Он застонал.

Успеть… Только бы успеть.

Ствол пистолета замер возле окровавленного лба. Крошечный черный рот ТТ приготовился плюнуть свинцом. Сквозь марево сна, Марат улыбнулся тестю, приветствуя смерть жутким красным оскалом.

Это была отличная возможность уснуть.

Навечно.

* * *

Пуля в упор, как и любая другая, движется быстрее звука, поэтому Марат не услышал выстрела. Его похоронили, но для начала в морге сшили развороченное свинцом лицо. Стежок за стежком, как брюхо фаршированной утки.

Глаза были плотно заштопаны, оттого и не открывались. Тело сплющилось под тяжестью горячей могильной земли.

Горячей?

И отчего-то скользкой…

Может ли человек думать после смерти? Если так, то именно это происходило с Маратом.

«Крррррак!» – Со скрипом корки, отдираемой от ссадины, разомкнулись склеенные сукровицей веки.

По глазам хлестнул дневной свет. Сотни крылышек тонко загудели.

Марат лежал погребенным в мертвой органике. По мясу, заполнившему ванну до краев, ползали счастливые от сытости мухи. На уровне глаз ехидно скалилась половина Кошечкиного лица.

ОН ПРОСПАЛ. ОН ВСЕ ПРОСПАЛ.

Марат забился, ощущая себя рыбой в сетях.

Мясная могила не собиралась отпускать. С усилием, словно младенец, застрявший в родовых путях, Марат выбрался из чавкающей ловушки.

На полу, с лицом цвета чугуна окоченел Петр Ефимович. Одну руку тесть навечно прижал к левой стороне груди. Другой сжимал нацеленный в потолок ТТ.

Временами повод к веселью можно отыскать даже в покойнике. Заглянув в холодные глаза, Марат расхохотался. От смеха он сполз на пол и там, обхватив колени, изнемогал от веселой истерики.

Это правда было смешно. Тесть смотрел тем же самым взглядом, что и мертвая Кошечка. Они оба обладали этой проклятой особенностью – расти.

За вашим семейством нужен глаз да глаз…

В животе заныло. Поразмыслив, что сделать: поначалу, сходить к унитазу или на кухню, – Марат выбрал второе. Вернулся он с топором.

За окнами кипела жизнь. Марат прислушался. Миллион голосов и три миллиона каблучных перестуков походили на бесконечную мушиную возню. Снаружи зеваки устали ждать зрелища.

Кто-то из них вот-вот должен закричать: нас обманули! Никакого убийства не было! Он не вынес свою стокилограммовую мертвую супругу! Надувательство!

Теперь, когда появился еще один труп, их глаза заблестят. Еще как!

Пусть изнемогают от предвкушения. Пусть… Им не достанется зрелища. Тому виной была одна крошечная причина.

Марат знал воистину отличный способ скрыть убийство.

Дмитрий Мордас

На холме

Лес поредел, и за деревьями открылось что-то огромное. Холм. Его крутые бока поросли соснами с яркой, почти красной корой, а вершина была лысой, как темя монаха.

Лизу поразила царившая у подножия тишина: здесь не пели птицы, не стрекотали кузнечики, и только сосны шелестели, но как-то совсем тихо, точно из-за тяжелой завесы. Воздух дрожал, и очертания холма немного расплывались.

Лиза вспомнила фильм, который видела давным-давно. В нем огромная черепаха лежала неподвижно много лет, отчего