Усадьба Сфинкса - Константин Александрович Образцов

– пыль, вздор и одна выгода, а для меня – выручка, на которую требуется содержать всю Усадьбу, а это очень недешево, уж поверьте! Почти три тысячи квадратных метров здания XVIII века постройки, и это не считая конюшни, псарни, подсобных помещений и прилегающей территории. Я в Восточном крыле ремонт не могу закончить который год. Плюс вода в подвалах, ржавеющая кровля, с электричеством бывают перебои, канализация древняя – из рук вон: с точки зрения, так сказать, необходимых суровых условий для воспитания это даже неплохо, родителям нравится, напоминает их бурную молодость, но и оставлять нельзя это все без внимания, развалится ведь окончательно. Обязательств, связанных с охраной объекта культурного наследия, никто не отменял. Оперативные расходы опять же, еще и зарплаты все себе требуют, да и делиться, как вы понимаете, тоже нужно. – Аристарх Леонидович многозначительно показал пальцем в потолок. – К тому же, у меня есть и другие проекты, требующие инвестиций, например аналогичное заведение для девушек, Пансион благородных девиц в Петербурге – там, кстати, учится моя младшая, Машенька… В общем, постоянно приходится выкручиваться как-то, экономить на всем, не раздувать штат. Но я не жалуюсь, нет. Я несу свою бедность с достоинством. Прошу лишь учесть это при обсуждении гонорара. Итак, ваша цена?..

– Мне не нужны деньги, – сказал я.

– Я в восхищении! – вскричал фон Зильбер. – Неужели за идею? Или ради спортивного интереса?

– Не совсем. Видите ли, я тоже нахожу возможность в случайности. И если случай подарил мне беспрецедентный шанс поработать с таким человеком, как вы, то обменивать его на деньги было бы просто глупо. Давайте поступим так: я сделаю все, от меня зависящее, чтобы решить вашу проблему, и, может быть, позже обращусь с какой-нибудь просьбой, исполнение которой будет зависеть от достигнутых результатов, но останется полностью на ваше усмотрение.

Бесить людей, как и располагать их к себе – умения, расположенные на двух сторонах одной медали, и обоими я владею почти в совершенстве. Сейчас наступило время для второго. Бледное лицо Аристарха Леонидовича чуть порозовело, губы тронула снисходительная улыбка; он протянул мне руку и молвил:

– Вновь убеждаюсь, что не ошибся в вас, Родион Александрович. Мы договорились.

Я пожал белую, немного влажную ладонь и поинтересовался:

– Осталось решить, как мы урегулируем малоприятный инцидент с пинками и пощечинами. Какова будет легенда?

– Все уже решено, – величественно сообщил Аристарх Леонидович. – У меня на этот случай был план, когда вы еще пребывали без чувств.

– Я потрясен.

– Понимаю. Итак, во-первых, мы представим сам инцидент как своего рода коллективный экзамен, полевую проверку на взаимодействие и боеготовность. Это объяснит полученные затрещины, а Лаврентий с Эльдаром получат возможность избавиться от гнева, выпоров как следует своих фирсов за то, что те не смогли их защитить. Так, кстати, будет справедливо. Во-вторых, я представлю Вас как нового преподавателя Академии. Насколько мне известно, вы учились на восточном отделении филологического факультета, а судя по знанию сонетов Шекспира, китаистикой не ограничились. Сейчас я читаю воспитанникам авторский курс истории и социальной культуры; Вера Андреевна – еще один наш педагог, она тоже живет в Усадьбе – преподает психологию, логику и риторику, по философии у нас есть приезжающий преподаватель… Как насчет мировой художественной культуры? Я пару раз в месяц рассказываю что-то на эту тему, но неплохо бы уделить больше внимания.

– Может быть, история литературы?

– Прекрасно! Поставим вам одну пару раз в две недели, исключительно для проформы. Что ж, давайте звать Графа – я все объясню ему и распоряжусь помочь с комнатой, обустройством, ну и посодействовать, так сказать… Граф, голубчик! Поди-ка сюда, милейший!

От новости о том, что он продолжит служить фирсом у Вольдемара, Граф побледнел; когда узнал, что я остаюсь в Усадьбе в качестве учителя, пошел красными пятнами, а после того как Аристарх Леонидович сообщил о моей тайной миссии и велел помогать во всем, его аккуратно подвитые усы встопорщились, а ноздри стали раздуваться так, будто он пробежал стометровку. Но делать было нечего: Граф кивнул, щелкнул каблуками и, едва не печатая шаг, вышел за дверь. Я еще раз пожал Аристарху Леонидовичу потную мягкую руку и поспешил следом. Мы прошли через Рыцарский зал, миновали еще один, увешанный китайскими гравюрами и гобеленами; я нагнал Графа в коридоре между входом в холл второго этажа и высокими, изукрашенными причудливой резьбой двустворчатыми дверьми и поймал за пуговицу кителя.

– Граф, голубчик, – начал я, – давай-ка назначим время, чтобы обсудить наши планы…

Он свирепо вытаращился и засопел. Я весело подмигнул, выбирая, как продолжить разговор, чтобы вывести его из себя окончательно, но в этот момент одна из резных дверей приоткрылась. В коридор выскочил невысокий стройный паренек с немного растрепанными темными волосами. Мне показалось, что он не ожидал нас увидеть и на миг растерялся, но тут же взял себя в руки, бросил строгий взгляд на Графа, потом на меня, застегнул воротник серой форменной курточки и проскочил в холл. Зазвучало эхо торопливых шагов по ступеням. Через несколько секунд из дверей следом вышла высокая женщина, одергивая серую узкую юбку, обтягивающую крутые бедра и длинные стройные ноги. У нее были коротко остриженные темные волосы. Я увидел ее со спины, но узнал сразу, как будто и не прошло больше двадцати лет.

– Вера Андреевна, – заговорил Граф сквозь зубы, бросая на меня раскаленные взгляды, – спешу вам представить, наш новый учитель…

Она повернулась ко мне, я встретился взглядом с ее темно-карими, почти черными глазами, похожими на бездонные озера в заповедной лесной глуши, и понял, что она тоже узнала меня. Но не подала виду ни на мгновение.

– Вера, – она улыбнулась и протянула руку. Я машинально пожал холодные длинные пальцы. – А как зовут вас?..

Глава 4

«Близость опасности одушевляла старого воина бодростию необыкновенной», – любил говорить папа, и Алина выучила эту пушкинскую цитату еще до того, как прочла повесть про честь, беречь которую полагается смолоду. Слова эти обычно произносились, когда, как уже много позже стала она понимать, день отцу предстоял как минимум непростой, но в детстве они воспринимались забавной поговоркой. Воспоминания были живыми, как волшебная вода в сказке: широкие полосы яркого солнечного света из окон, дверь в ванную приоткрыта, папа, высокий и сильный, бреется у раковины, снимая станком полосы белой пены и сосредоточенно глядя в зеркало, потом подмигивает и говорит:

– Близость опасности одушевляла старого воина бодростию необыкновенной! – и Алина, которой, наверное, лет пять или шесть, весело прыгает при этих словах от невесть откуда берущегося, захватывающего