Иван Царевич и серый морг - Янина Олеговна Корбут

Мы стояли на балконе, курили и молчали. Суслик деликатно возился на кухне, гремел посудой. Скалли сидела на стуле и клянчила у него остатки еды. Внезапно на меня накатило странное, редко навещающее меня чувство родственного тепла.

– Небо ясное, и звёзды видны, – задумчиво протянула Лена. – Самая яркая, как всегда, Венера. А луна ещё тонкая. И пахнет так…

– Как?

– Весенним вечером. Когда живёшь в Москве, почти привыкаешь к тому, что воздух чужой: в нём нет родных запахов, всё казённое. Даже воздух, кажется, можно только купить. А здесь пахнет как-то просто, уютно, деревья шумят.

– Это ты ещё у деда в деревне не была, – подхватил я, потому что тему запахов любил. – Там утро пахнет свежестью, травой свежескошенной, росой. А по вечерам запах более вязкий, солоноватый, лягушки квакают, когда идёшь возле реки. Будто привет из детства. Хочешь, как-нибудь съездим?

Лена не ответила, быстро сменив тему:

– Не против, если я лягу?

– Ложись. Я хотел попросить тебя об одолжении. Напишешь мне кое-что для учёбы?

И я пересказал ей ту же просьбу, что озвучивал Вовке. Письменные ответы на несколько определённых вопросов. В случае с Леной меня интересовало многое. И её мнение, и почерк, анализ которого я хотел провести при случае, вся её скрытая от чужих глаз жизнь.

– Обещаю. Только не сегодня. Устала.

Устроив её с максимальными удобствами, мы с Вовкой тоже быстро отправились на боковую.

Утром меня разбудил телефонный звонок. Это был Вася. Заспанный Суслик прошлёпал мимо меня на кухню. Я слышал, как он наливает воду, ставит чайник на плиту.

– Погибший твой, судя по всему, Саенко Михаил Евгеньевич, сорока трёх лет от роду, – с места в карьер заявил Василий. – Угадай, кто помог мне это узнать?

– Ну, не знаю даже. У вас же есть какие-то «особенные базы», – процитировал я деда.

– Саенко в пропавших без вести не числился, в бегах тоже не был.

– Тогда не знаю. Сдаюсь.

– Брат твой средний, Дмитрий, помог. Помнишь такого?

– Очень смешно.

– Короче, он ко мне заходил вчера. Кстати, сказал, ты интересовался вакансиями журналиста…

– Я не для себя.

– А-а-а, а то я, грешным делом, подумал, что ты решил сменить профессию.

– Не знал, что вы часто встречаетесь с Димкой, – пробурчал я.

– Нечасто, но мы же братья.

Почему-то это меня кольнуло. Они там встречаются, общаются, отмечают праздники. А я будто неродной.

– Короче, Димка увидел у меня на столе ту жуткую фотографию, что ты мне прислал, и узнал этого типа.

– Мёртвого? С такой побитой физиономией? – усомнился я.

– Ага, нарочно не придумаешь. Не так страшна фотография в паспорте, как присланная копия по факсу, но ты же сам видел: у него узнаваемый шрам на щеке. Димка сказал: Саенко в своё время даже с ним на одном этаже работал. В редакции. Удивился, конечно, откуда у меня его снимок.

– Так мой парашютист – журналист?

– Ага. Работал сначала на телевидении, в газетах разных, был на хорошем счету. Потом у него начались какие-то проблемы со здоровьем. Может, пил много? Он вроде разведён. Димка его уже лет шесть не видел, но кому-то позвонил, узнал, что Саенко уволился из «Вестника» и последний год нигде официально не был трудоустроен. Это уже мне на его последней работе сказали.

– А ты им сказал, что он уже больше никогда не сможет работать?

– Я в это лезть не собираюсь, – пробурчал Василий. – Вот ты своим в морге и сообщай. А они уже пускай все бюрократические процедуры соблюдают. Звонят родным, объясняют что да как. Ты вообще фото спёр у начальницы из кабинета, а теперь хочешь, чтобы я вмешался. Вместо того чтобы просто сказать спасибо и заняться своим дурацким проектом. Или какой ещё ерундой вас заставляют заниматься в этом твоём медицинском?

– Ладно-ладно. Спасибо.

– Кстати, Димка просил передать, что сегодня приедет. Хочет машину свою загнать в ремонт, что-то с подвеской. Говорит: у вас дешевле. И знакомые есть. Так что готовься встречать родню. Сам у него всё расспросишь. И много не пейте…

Я быстро положил трубку, пока братец не начал читать мне мораль. Старший, конечно, зануда и карьерист, а средний – пройдоха и пофигист, но стоило признать: они мне очень помогли. Теперь я знал, что в морге со мной разговаривал труп Саенко Михаила Евгеньевича. И что дальше?

По-хорошему мне стоило отправиться в морг или к следователю, чтобы осчастливить их своими знаниями. Вот он, парашютист, то есть журналист, на блюдечке с голубой каёмочкой. Но брат был прав, ситуация сложилась некрасивая. Как я объясню, зачем спёр у Жабы фотку? А без этого сложно будет рассказать, как я опознал труп и зачем вообще полез в это дело. Подозревал наших ментов в бездействии? Так для этого нужно иметь какие-то факты, а не впечатления.

В кухне меня встретил Суслик с чаем и просьбой обрисовать ситуацию. Я обрисовал как мог. Одновременно в голову мне пришла следующая мысль, которой я поделился с Вовкой:

– Интересно, чего это журналиста потянуло в наши края? И что он тут делал? Не работал около года, но на что-то жил. Значит, кроме журналистики, чем-то занимался.

– А если менты так активно не хотели его опознавать… – пытался рассуждать Суслик.

– Думаешь, они знают, кто он? Журналист накопал что-то на ментов, а те заставили его заткнуться? Заманчиво было бы представить, что это как-то связано с медальоном и что на него идёт охота. Журналист что-то расследовал, напал на след висельника, сорвал у того медальон и скрывался с ним. Интересно, пальца он лишился до или после обретения медальона? Висельника нашли в конце лета, а палец я видел в ноябре. Довольно свежий.

– Значит, после.

– Ну, медальон мог не сразу попасть к нему. Может, он у него появился незадолго до смерти. Кто-то передал на хранение.

– А если сейчас медальон у Севы, то, кажись, ему пора начать волноваться, – с опаской сказал Суслик.

– Он сейчас приболел.

Понятно, что слова Вовки о Севе запали мне в душу. Нет, я, конечно, не думал, что ему реально что-то угрожает. Хотя и не знал, какими возможностями располагают предполагаемые враги Саенко. Если дело всё-таки в медальоне, рано или поздно они выйдут на Севу. А если ещё переговорят с ребятами Тетеря и узнают, что Сева не брезговал барыжить найденным у покойников, их интерес к нему возрастёт вдвойне.

– Ты же говорил, что забил на это дело, а сам продолжаешь что-то узнавать.

– Во-первых, меня выбесили эти их тайны и