Монстр в твоём шкафу - Влад Райбер

Охота была вне моих интересов, потому оружия у меня не было, как и разрешения на него. Пришлось поучиться в тире, а охотничий карабин достал нелегально.

Шёл на большие риски, когда покупал и когда собирался с оружием в дорогу. Я сел в свою старую «шкоду» и отправился куда поведёт дорога. Просто ехал вперёд и сворачивал наугад.

Проезжая по улице незнакомого города, я как почувствовал, что ожидает меня за следующим поворотом.

Хмурь, туман, необитаемые дома. В зеркале заднего вида та же картина, словно я и ехал по этой улице, а не оказался тут только, что.

Я остановил машину, подтянул к себе карабин и убежал, не закрыв дверь.

Спрятался за стенкой телефонной будки.

В тумане появился человек-зверь. Он шёл прямо, вытянув шею и расставив руки. Поигрывал когтями-спицами, предвкушая добычу. Даже издалека было видно, как раздуваются его ноздри.

Я вынул оружие из чехла.

Когтистый подошёл к машине, тронул нагретый капот, обнюхал воздух и повернулся в мою сторону. Я быстро шагнул из-за телефонной будки, упёр приклад в плечо и выстрелил.

Теперь от боли вопил не я, а это существо. Крик разрывал барабанные перепонки. Оно каталось по земле, а я, выкинув гильзу, подступал ближе.

Человек-зверь боялся меня и отползал. Нельзя было дать ему уйти. Раны на его теле заживали на глазах. Он пытался закрыться от нового выстрела и его запястье превратилось в кашу.

Монстр жалобно скулил и мне пришлось подавить сочувствие, чтобы сделать последний выстрел. Я вспомнил, сколько раз погибал в этих беспощадных лапах.

Его голова была необратимо уничтожена. Уцелела только нижняя челюсть. Раны на коже на секунду затянулись и открылись снова. Последний представитель своего вида умер.

Я бросил ружьё на асфальт, сел в машину и поехал прямо, надеясь, что не застряну здесь.

Туман таял, а вместе с ним исчезала серая улица. Я вновь оказался в обитаемом городе. Там стоял день, щебетали птицы, лениво ползли автомобили… Это был последний раз, когда я оказывался на несуществующей улице.

Мучительное присутствие

Перед катастрофой не было никаких сигналов тревоги, не было паники, не было вообще ничего. Мы все уже давно жили в информационном кошмаре, к которому так и не привыкли. Мы знали, что такое может произойти. Знали, но не верили. И представляли это совсем иначе. Думали, что уж если случится, то прежде всего об этом будут кричать все существующие СМИ. Или будет информационная утечка, хоть слух: в такой-то день может случиться «ядерное уничтожение». Нет. Всё случилось слишком быстро. Катастрофа опередила новости. Ей не были нужны посредники. Она сама о себе заявила.

Это был мой день рождения. Я долго не мог решить: отмечать или не отмечать. Уместно ли торжество, когда в мире такая смута? В конце концов, я пришёл к мысли, что праздновать или не праздновать дни рождения решаем мы сами, а не кучка сбрендивших тиранов.

Я подумал, что хорошо будет отметить праздник дома, с семьёй и с друзьями за одним столом. У меня было только одно условие: ни слова о политике за столом! Кажется, все были рады хотя бы один день не говорить об этом.

Мы накрыли в гостиной. Со мной были мои родители, младший брат, лучший друг пришёл в компании со своей девушкой. Мне вручили подарки, но я не спешил их открывать. Всё было как в детстве.

Мои близкие подготовили мне сюрприз: украсили комнату воздушными шариками, надели смешные колпачки с надписями: «С ДНЁМ РОЖДЕНИЯ!». Внесли мой любимый шоколадный торт с двадцатью свечами. Так очаровательно, предсказуемо и прекрасно.

Отец торопил всех выпить, сказал пару слов о том, как он забирал меня и маму из роддома, пожелал счастья, здоровья и всего того, что само слетает с языка и пролетает мимо ушей.

Я сделал глоток вина, младший брат случайно толкнул меня в локоть.

– Ой! Извини!

Я облился , перепачкал новую белоснежную рубашку. Все захохотали, и я вместе с ними. Чего злиться на брата? Всё равно не люблю рубашки. Мне удобнее в домашней одежде.

Я взял чистую футболку, переоделся, а перепачканную рубашку бросил в стирку. Уже собирался вернуться к семье и к друзьям… Они там подначивали моего брата, смаковали момент, когда он зарядил мне по локтю.

И вдруг дверь ванной слетела с петель, ударила мне в лицо, сбила с ног. И наступила тьма.

Я очнулся в «железном гробу». Мучительно кашлянул, сплюнув чёрную пыль. Горло раздирало, хотелось кашлять ещё и ещё, но я подавил рефлекс, с первого раза поняв, что причиню себе этим ужасные страдания.

Я лежал в ванне, прикрытый сверху дверью, как крышкой и заваленный обломками бетона. Дверь уберегла меня от обвалившегося потолка.

Больно. Как больно… Всё тело и снаружи и внутри пульсировало болью. Боль. Зудящая в лёгких, острая в мышцах, ноющая в костях, обжигающая на коже. Все виды боли одновременно терзали меня и мой мозг тут же принял это как новое состояние тела.

Я взялся за край дверного полотна, сдвинул его. С моей рукой было что-то не так. Я не мог понять, что – плохо видел. Глаза пытались «настроить фокус», но всё расплывалось.

Получилось сесть, мне удалось сползти на пол и подняться на ноги, держась за край ванны. Колени дёргались, ослабевшие ноги едва справлялись, удерживая тяжёлое тело.

Было ощущение, что всё моё нутро свалялось в комок. Я вспомнил, что делает с телом человека атомный удар – разрыв внутренних органов. Возможно, мой кишечник, желудок, почки и печень уже разлетелись на части, и стали однородной массой?

Но сердце и лёгкие уцелели. Я пока жил, дышал, мог ходить.

И я пошёл, раскачиваясь из стороны в сторону, задел плечом дверной косяк. Какой твёрдый был стук… Кожа превратилась панцирь. Одежда стала единым целым с прожаренной плотью.

Зрение пришло в норму. Да лучше бы я ослеп! Это был уже не мой дом – это были выгоревшие стены и мусор. Гостиная была завалена стеклом и обломками кирпичей от соседних домов.

Праздничный стол устоял. И за ним всё ещё сидели мои друзья и родственники. Точнее их обугленные трупы! Пепельные статуи! Я даже не сразу смог определить кто есть кто!

Маленький угольный скелет с оторванной челюстью – это мой брат, а тот крупный с большим куском стекла в черепе – мой отец. Лучший друг застыл с вытянутой рукой, ему в пальцы выплавилась вилка. Его девушка сидела, подперев