Ихор - Роман Игнатьев

и перекрывал подачу воды; будет лежать никому не нужный труп, а вломятся и обнаружат, потому что затопил соседей. Его накрывала паника, и он суматошно проверял кран капельницы – закрыт. Чуть ниже отметки в четверть литра, но не критично. Фома чувствовал, как тело отторгает ихор, но тот оказался сильнее и нагло подминал под себя весь его организм. Немного перекусив галетами и заварной лапшой, Фома валился в кровать и мерил температуру – тридцать восемь и девять, битва продолжалась.

На экране, в кромешной тьме, разбавляемой лишь отблеском уличного фонаря, скакали по прерии ковбои. В дверь снова стучали, а батарея телефона давно издохла, но Фоме плевать: он пускал слюни в подушку и считал количество выстрелов. Донимали галлюцинации, виделся громоздкий бритый череп Клима Вавилова: он разевал свой искривленный рот, напичканный перекосившимся парадом белых зубов, набирал воздуха в легкие и дул на Фому, потом ржал как конь и хлопал себя по могучей груди, повторяя: «Я есть посланник черного бога». Клим втирал в десны порох и чихал огнем, ободряя плачущих на берегах Урала мертвых дев. Затем из туманной пелены выходил фон Крейт. Он гадал на ромашке, любит – не любит. Останавливался на последнем лепестке, содрогаясь от гнева, швырял цветок в сторону плачущих нимф и бросался к ним сам. Рыдала на крыше парохода Харита, и монгол затягивал заунывную мелодию на своем эвэр-бурээ.

За окном выпал снег, длился ноябрь, Фома проболел больше трех недель. Он встал на весы – долой тринадцать килограммов, и кашель туда же – в пекло и зной, в ад кромешный, где ему самое место. Вычистил зубы и сверился с отражением – не так землист, хоть бледен и осунулся. Убрался в квартире, вымыв всю блевотину, беспощадно оттер себя в душевой до кожного зуда. Под глазами рассосались темные круги. Но живот крутило, и Фома еще сутки не слезал с толчка, испражняясь ржавой водой – таким был ее цвет. Стал нормально питаться – тогда все внутри устаканилось, вернулась сила.

Разрядившийся телефон пискнул и включился, когда Фома дал ему тока. Набралось четырнадцать сообщений от Полины, одно от Миланы и пять пропущенных вызовов от Марины, жены Тиктака. Верно, хотела справиться о причинах Фоминого отсутствия на похоронах. Не перезвонил и заблокировал контакт. Убедившись, что ступает твердо и в руках, не трясясь, держится компактный арбалет, Фома пихнул оружие в дорожный рюкзак и, накинув его на плечи, вышел из квартиры.

Пробирался дворами к частному сектору. В низком тягостном небе ни птиц, ни самолетов, и машин как-то меньше стало на дорогах. «Нет топлива», – написано на табличках всех АЗС. В супермаркетах одни консервы. «Фруктов и овощей давно не завозили», – сетовала продавщица пожилой покупательнице. Костугай притих и замер.

В окнах дома горел свет. Фома прильнул к стеклу и рассматривал, благо гардины разведены по сторонам, а тюль прозрачный и скомкался на сторону. Внутри трое детей – мальчик и две девочки, лет пяти-семи. Их мать – улыбчивая бедрастая баба. Она гладила белье и переговаривалась с мужем – низеньким пузатым мужичком в растянутом свитере. Фура «сканиа» стояла во дворе, припорошенная свежим снегом. Фоме повезло, что кожанка не укатила в рейс. Баба заметила подглядывающего и зычно заорала, тыкая на окно утюгом. Мужичок подскочил с дивана, уткнулся в стекло и увидел лыбящегося Фому, рявкнул матерное и побежал к выходу; мать увела детей на кухню.

– Сюда иди, сукин сын! Похабник шелудивый, я щас тебя в труху размолочу! – рычал мужичок, замахиваясь на Фому железной трубой, но никак не попадал. Растеряв запал, он приосанился и, побагровев, отдышался.

– Закончил дубиной махать? – спросил Фома.

– Чё те надо?!

– На кой хер, скажи мне, ты мой «логан» расколошматил?

– Эт не я. А-а! Вот же падла! Собачий трахарь! Не узнал, паскуда. Пшел на хер отсюда!

Фоме все же нездоровилось, телом владела пакость, из последних сил цеплявшаяся ядовитыми когтями за нутро, силясь задержаться подольше, сопротивляясь неведомому демону-избавителю. Столкнулись в нем две заразы, и бились они в чатурангу.

Фома пошел на риск, набросившись мужичку на грудь и завалив его на мостовую. Мимо проходили охающие тетки, призывавшие к благоразумию. Жена смотрела в окно, могла вызвать наряд. К тому же мужик был дальнобоем, крепким и видавшим виды водилой, с таким шутки плохи. Фома зашипел вертевшемуся на снегу мужичку: «Завтра придешь в Комналун в десять утра. Один. Не придешь – сожгу твой дом. Мне терять нечего!» Фома вскочил и отряхнулся, поднялся и мужик, но пыл его поутих, на пухлой ряхе отразилось смятение. «Володь, я ментов вызвала!» – крикнула в форточку его жена. Володя сплюнул и, нашарив в кармане джинсов помятую пачку сигарет, достал одну и закурил. «За тачку мстишь, что ли? Ну так я отдам. Сколько с меня? Пятьсот, восемьсот?» – «Завтра поговорим». – «Помирать некогда мне, деток полный дом». – «Завтра». – «Я ж мужиков позову. Зря ты полез». Фому пробрала нервная дрожь, но не из-за жалости, а от предвкушения встречи с кем-то таинственным и мудрым, с городской легендой. «Мне пофиг. Но ты будешь сожалеть об этом до конца дней своих. Уяснил?» Володя кивнул и повторил за Фомой место и время встречи.

Нападение шайки грабителей – происки масочников – путь в никуда

На подъезде к Байкалу приходит новость с фронта о победах войск Колчака и о формировании Сибирской армии. Новый год калеченые бойцы встречают с надеждой, и весь эшелон пьет несколько дней напролет, простаивая в двух шагах от Иркутска; многие замерзают насмерть в сугробах, колеют и отмораживают конечности. Топить печки нечем, угля и дров не хватает, и бабы-мешочницы начинают сходить с ума.

В безветренную ночь на эшелон нападает вооруженный отряд из тридцати душ. Поднимается тревога, солдаты застегиваются и прочищают ружья, но разбойники рубят шашками и кончают людей прямо в вагонах, сдирая последнее добро. Клим торопит Игоря, и вместе они, отстреливаясь от налетчиков, толкают Риту и Октая в таежный лес, чтобы убраться подальше от лихих выстрелов и пожаров. Убедившись, что отошли достаточно, Игорь и Клим наказывают шаману беречь девку и прут обратно, сшибая пальбой ухарских всадников. Визжат бабы, и рычат мужики, от горящих теплушек коптится небо сизым маревом, палят из стволов в обе стороны.

– Нам бы коней, – рассуждает Игорь, и Клим высматривает, кого бы сшибить без вреда животному.

На всхолмье топчутся всадники в синих обрядных масках, и один из них вдруг пускается в карьер, прижимается к конской спине и скачет на Клима, норовя саблей снести ему