Проклятие Озерной Ведьмы - Стивен Грэм Джонс

В тюрьме любая любезность оборачивается скрытым оскорблением. Да.

Сюрприз-сюрприз.

Харрисон, прося меня поработать на Третьей улице, вероятно, не знает, что моя мать вот таким же образом заглаживала свои грехи. И что меня не было там в течение… Я честно говорю, я не знаю, в течение скольких лет. А прежде бывала здесь, может, до предпоследнего года учебы в школе, ходила туда, спрятав голову в плечи, пряталась от света автомобильных фар, света с веранд, от всех курильщиков и бесприютных трахарей, я заглядывала в окна трейлера моей матери, пыталась вообразить, как она там готовит обед, смотрит игровые шоу по телевизору, просматривает альбомы с фотографиями, снятыми в те времена, когда наша жизнь еще не превратилась в кошмар.

Впрочем, ей, чтобы найти хорошие времена, когда жизнь еще не превратилась в кошмар, вероятно, нужно было бы вернуться в до-Открывашкины дни. Значит… во время учебы в средней школе? Но когда я, ученица предвыпускного класса, думала о ней в школе, у меня неизбежно возникал вопрос: были ли мы с ней когда-нибудь друзьями или не были. Смогла бы я не позволить ей сесть в лодку и грести в Кровавый Лагерь в тот пятничный вечер? Смогла бы я вернуть ее в то каноэ, чтобы тот парень, который стал моим отцом, не увел ее в один из домиков, а спустя время стал еще кое-кем гораздо хуже.

Не знаю, сколько сигарет я выкурила, глядя, как горит, а потом умирает свет в ее трейлере, забирая с собой мое сердце. Когда у меня диагностируют рак легких – а я знаю, что это не за горами, – я буду вспоминать о себе того времени.

Но я ни о чем не пожалею.

Харрисон машет мне на прощание, поворачивается на каблуках своих лоферов и – две кружки висят на его пальцах – исчезает в более благополучной части города, где живут такие, как он.

«А я, – думаю я, – остаюсь там, где мне самое место».

* * *

Первый дом, в который я захожу, – настоящая развалина. Я даже не знаю, кто в нем живет.

Я стучу в дверь, стучу еще – никакой реакции.

– Лю-ю-юди! – кричу я, стараясь, чтобы мой голос не звучал агрессивно, но мне довольно трудно сдержать резкость.

Из короткой трубы поднимается перышко дыма, значит, кто-то в доме есть, но… в жопу.

– Спасайтесь, пожар… – во весь голос кричу я, но больше для себя, чтобы не чувствовать себя потом слишком виноватой, а потом – следующий дом, он тоже пустой, но заколоченный, потом следующий – дом Фармы.

Да.

Я подхожу к дому с другой стороны дороги, чтобы меньше времени находиться в сфере его влияния.

Но погружной дрон, все еще не собранный, лежит на рабочем столе рядом с его домом. И коробка, в которой его привезли, тоже поблизости, словно он искал инструкции по сборке.

– Удачи тебе, – бормочу я ему, пытаясь шевелить губами на тот случай, если он раздвинет занавески и посмотрит на меня.

Фарма растянул кусок брезента на верстаке, наклонив его так, чтобы тот не стал плавательным бассейном – Фарма же не полный идиот, – но… дрон ведь это разновидность подлодки, верно? Он-то воды не боится?

Не мое это дело.

Я почти прошла мимо его дома, когда он неторопливо вышел из дверей в своем халате, с бутылкой пива в левой руке, завтраком победителя, каковым он, видимо, считает себя.

– Твои волосы! – орет он мне, поднося что-то ко рту, чтобы с хрустом вонзить в него зубы.

Я прикасаюсь к своим волосам, не знаю, чтобы проверить, не горят ли или что-то такое. Убедившись, что не горят, я показываю ему средние пальцы на обеих руках и отхожу в сторону, чтобы он не мог этого не заметить.

Он фыркает со смеху, надолго прикладывается к банке, чтобы запить то, что откусил, одновременно кивком как бы и мне говорит «доброе утро».

Есть в моей жизни одно огромное огорчение, и относится оно к тому эпизоду из жизни моего отца, когда он, успев обрюхатить мною мою мать и выиграть авто – главный приз в его жизни, – мчался на этой самой машине. Ну почему же он был тогда в машине один, не устаю я задавать себе этот вопрос. Ведь его дружок Фарма, будь он тогда вместе с ним в машине, мог бы выпасть из того пассажирского окна, что спасло бы всех девушек Пруфрока от дикого надругательства.

Когда он снова подносит ко рту правую руку для следующего укуса, я вижу, из чего состоит его завтрак – это огромная морковка.

Увидев это, я не могу сдержаться и втягиваю воздух сквозь зубы.

Не хранил ли он эту морковку у дверей несколько недель, ждал, когда тут появлюсь я, чтобы можно было меня помучить? Этим он намекает на мои волосы, о которых не раз высказывался, когда я красила их и цвет в половине случаев получался отвратительно оранжевый. Смысл? Смысл в том, что Фарма был частью моей жизни с того времени, когда я была глупым ребенком. И он хочет убедиться, что я знаю это.

«Проехали», – твердо говорю я себе и сжимаю пальцы в кулаки у себя в карманах, только вот куртки на мне нет, а у этой дурацкой юбки нет карманов.

Тем не менее я сутулюсь и трогаюсь шаркающей походкой прочь. Счет один ноль в его пользу, я это знаю. От нашей встречи он получил точно то, что хотел.

Я смотрю в небо в поисках столь желанных мне красных угольков, спускающихся на крышу этого дома. Но там только клубы вихрящегося дыма, они соединяются между собой, образуя стену сумеречной серости. И ни снежинки, хотя на Хеллоуин у нас всегда идет снег. Пока идет.

А ты, Фарма, продолжай жрать свои оскорбительные морковки.

Подавись ими и сдохни, пожалуйста.

Следующий участок – место для парковки трейлеров. Я поднимаюсь на неустойчивое крыльцо, вежливо стучу, но не громко и настойчиво, как коп, вижу тонкий серый налет пепла, который лежит на всех выступах двери. Я стучу, и стук получается какой-то влажный, но не потому, что дверь влажная, а потому что в каком-то месте ее сшили?

Дверь неожиданно уходит внутрь, часть пепла слетает с нее, и мне приходится закрыть ладонью рот, чтобы не наглотаться.

– Джейд? – доносится до меня сквозь этот пеплопад чей-то мужской