Аномалия, рожденная смертью - Георгий Александрович Егоров

Из глубины камеры, как по команде, выдвинулись двое амбалов — широкоплечих, с тяжёлыми шагами. Они встали чуть позади, будто подтверждая: это — постановка с декорациями, и всё по правилам.

Татуированный размахнулся полотенцем — конец его свистнул в паре сантиметров от головы Фёдора. Потом ещё раз. Но оба удара прошли мимо: Фёдор едва заметно двигал головой, будто бы лениво, не напрягаясь. Он не отвечал, не говорил — просто смотрел, наблюдал, ждал.

Тот, что с полотенцем, не выдержал. Сделал шаг ближе. Роковая ошибка.

Фёдор, по-прежнему держа матрас перед собой, вдруг нанёс удар свободной рукой. Легко, почти не напрягаясь. Удар пришёлся в грудь, точно и бесшумно. Со стороны казалось, что ничего и не произошло. А потом татуированный вдруг согнулся пополам, рухнул на пол и, извиваясь, судорожно глотал воздух ртом, как выброшенная на берег рыба.

— А вот это ты зря сделал, — раздалось с глубины.

Следом за словами — движение. Двое амбалов рванулись к Фёдору. Не бить — прижать к двери. Один зажимает, другой лупит. Классика. Только не с ним.

Фёдор, не теряя ни доли секунды, метнул матрас в лицо одному, отвлекая его, и тут же нанёс точный удар второму — прямо в челюсть. Тот отлетел, ударился лицом об стену. На белой поверхности остался размазанный кровавый след, а тело сползло вниз, будто мешок с мясом.

Первый, сбросив матрас, только успел найти Фёдора взглядом — и это был последний момент его сознательной жизни. Удар — и он рухнул лицом в тот самый, ещё тёплый матрас.

Фёдор был вынужден развернуться спиной к камере, приблизившись к шконкам. На верхнем ярусе один из зеков, не теряя момента, нанёс удар ногой по его затылку. Голова Фёдора дёрнулась, тело отшатнулось, и он отлетел к двери. Удар получился чувствительный. Но не смертельный.

Развернувшись, он успел заметить, как из тьмы камеры в его сторону летит табурет.

Он двигался, как в замедленном кино. Фёдор уловил траекторию, поймал табурет двумя руками — и тут же, не раздумывая, отправил его обратно по той же дуге. Где-то в глубине раздался визг боли.

— Убью, сука! — выкрикнул кто-то.

Из толпы на Фёдора бросился пожилой мужик с заточкой в руках. Из чего и как он её сделал — осталось загадкой. Узнать не довелось, потому что в этот момент в коридоре раздался металлический щелчок — дверь отворилась, и в камеру ворвались конвоиры.

Конвойные ворвались стремительно, как шквал — тяжёлые ботинки гремели по полу, автоматы в руках, на поясах резиновые дубинки, готовые к действию. В лицо Фёдору глянули натренированные, злые глаза. Никто не собирался разбираться в деталях. Всё было ясно: беспорядок в камере — значит, виноват тот, кто ещё стоит на ногах. И этот кто-то — он, Фёдор.

— На землю, урод! — выкрикнул один из них, не дожидаясь команды сверху.

Другой уже доставал дубинку. В глазах читалась решимость не просто усмирить — отыграться. В зале ожидания на звериное кино бил барабан страха и злого предвкушения.

И тут началось.

Удары дубинок пошли почти синхронно, но с лёгким временным сдвигом — будто два барабанщика на параде чуть не попали в такт. Фёдор стоял, почти не двигаясь, но его глаза следили. Он видел траектории, как бы замедленные — будто в воде плыл этот чёрный резиновый гнев. Первый удар прошёл мимо: лёгким, незаметным наклоном головы он дал ему уйти в пустоту. Рядом с ним пролетел ветер, и на лицах конвойных промелькнуло первое замешательство.

Фёдор шагнул вперёд. Правая рука точно, почти деликатно, схватила ближайшего конвойного за ворот формы, развернула его чуть боком и — не грубо, а почти с математической точностью — подвела под второй удар дубинки, который уже летел в воздухе. Щелчок. Удар пришёлся по затылку коллеги.

Звук был глухим, мясистым, как удар мокрого мяча об стену. Конвоир рухнул прямо у ног заключённых, зажимая голову, и закричал коротко и нецензурно.

— Ах ты, падла… — только и смог выдохнуть второй, глаза его налились кровью. Он замахнулся ещё раз — уже не по уставу, а по сердцу, в котором пылал испуг, стыд и злоба.

Фёдор стоял спокойно. Он не отбивался. Только смотрел, как человек перед ним теряет связь с реальностью. И когда удар пошёл в его сторону, он не стал уворачиваться. Вместо этого, одним боковым взглядом заметил, как татуированный мужик — тот самый, что ещё недавно хотел его "раскукарекать" — уже пришёл в себя и молча, с неприкрытым любопытством наблюдает за сценой, будто за уличным спектаклем.

Под гул возмущённых и возбуждённых голосов заключённых, Фёдор сделал полшага вбок, схватил зека за горло — крепко, но не со злобой — и лёгким движением развернул его, подставляя под следующий замах дубинки.

Конвоир не сразу понял, что произошло. Его глаза расширились от ужаса — но было поздно. Удар сорвался. Резина хлестнула по голове зека. Тот застонал, присел, зажал ушибленную макушку и, потеряв равновесие, упал на пол.

— Мать твою… — прошептал конвойный, и рука с дубинкой пошла в третий замах. Но Фёдор уже не ждал.

Он выдвинулся вперёд, поймал запястье этой руки, легко и уверенно провернул её — будто открывал банку с вареньем, а не обезвреживал озверевшего служаку. Плечо вывернулось, а тело конвойного, теряя равновесие, качнулось вперёд.

Фёдор шагнул, подтолкнул — и пинком, точным, почти отеческим, отправил бедолагу в дверной проём. Тот, не удержавшись, полетел по инерции, вылетел в коридор, как посылка по транспортерной ленте, и упал где-то за пределами камеры, с глухим стуком и жалобным криком.

В камере на мгновение воцарилась гробовая тишина. Зеки не смеялись, не хлопали, даже не шептались. Они молчали. Только смотрели.

Фёдор повернулся к тому, что осталось от второго конвойного — тот, что первым получил по затылку, уже пытался подняться на локти, будто бы мечтая, чтобы всё это оказалось сном. Фёдор подошёл, наклонился, аккуратно помог ему встать, не сказав ни слова, вывел его к дверям и так же, вежливо, как выносят мусор, выставил из камеры.

Когда он вернулся, камера будто снова наполнилась воздухом. Кто-то тихо выдохнул. В углу кашлянул сиделец. Зеки снова зашевелились, но иначе — как если бы рядом с ними появился не человек, а феномен, нарушение правил, сбой в системе.

А Фёдор просто поправил рубашку, отошёл к стене и спокойно прислонился к ней спиной, будто ничего и не случилось.

— Ты что, отморозок? — с трудом выдавил из себя пожилой зек, тот