Аномалия, рожденная смертью - Георгий Александрович Егоров

Прошло две недели. Дом был достроен, последние доски прибиты, стекла вставлены, а краска на стенах еще не успела как следует высохнуть. Фёдор с Арифом ехали в пикапе по извилистой просёлочной дороге, откуда открывался вид на бескрайнее море. Машина подпрыгивала на кочках, и каждый поворот казался каким-то последним. Где-то там, впереди — город, аэропорт, билеты, виза, отъезд. А пока — дорога.

— Визу тебе не надо, — сообщил Ариф, будто это была новость, которая могла всё изменить. — Девяносто дней без визы. Россия с нами дружит. Пока.

Фёдор усмехнулся. Он уже читал об этом, но Ариф, как настоящий отец, любил перепроверять всё сам. Он сидел за рулём, напряжённо вглядываясь в дорогу, будто от его взгляда зависела судьба мира. Может, в каком-то смысле — так оно и было.

— А ты сам-то знал, что из Малайзии в Якутию напрямую не добраться? — спросил Фёдор.

— Я что, похож на географа? — фыркнул Ариф. — Я авиакомпанию Kuala Lumpur знаю. А остальное — пускай твои авиакомпании решают.

Выяснилось, что до родного города Фёдора можно добраться только через Москву. Сначала рейс до Турции, потом транзит в Шереметьево, а уже оттуда — билет до Якутска. Все эти пересадки, ожидания и формальности его не пугали. Он ждал этого момента слишком долго. Он выжил, он учился, он работал, он строил. Теперь пора было возвращаться.

В день вылета в доме Арифа и Авы собралась вся деревня. Старики в саронгах, дети босиком, женщины с подносами еды — кто с лепёшками, кто с шашлыками, кто просто с тёплыми словами.

Фёдора провожали, как провожают героя: с угощениями, объятиями и музыкой. Кто-то даже принёс старый магнитофон и включил в нём малайзийский поп 90-х. Танцевали, кто как мог — даже Ава закружилась на месте, прикрыв глаза, будто ей снова было двадцать.

Он не знал, как вместить в свой чемодан все эти подарки — ткань, расписанная вручную, сушёные фрукты, фигурки из дерева, письмо от школьников, которых он однажды научил читать по-английски. Всё было дорого. Не по деньгам — по сердцу.

— Ты уверен, что не хочешь, чтобы я тебя до аэропорта довёз? — в последний момент спросил Ариф. Он уже стоял у катера, привязав его к пирсу.

— Нет, Ариф. Обратно тебе ехать полдня. Я справлюсь сам.

— Ты ведь не герой, Теодор. Тебе можно просить помощи.

— Я не герой. Но я сын. А отец не должен провожать сына так далеко. Это больно. Останься с Авой.

Ариф молча кивнул. Они обнялись. Крепко. По-мужски. Но когда Фёдор отстранился, он увидел, как по щекам старика катятся слёзы. Не громкие, не рыдающие — тёплые, честные, из глубины души.

— Если ты не вернёшься… Я найду тебя. Я подплыву к Якутску на катере, и ты за это ответишь, — шутливо пригрозил он, но голос его дрожал.

Фёдор рассмеялся и тут же снова обнял его.

— Я вернусь. Обязательно. Свою девушку Катю привезу. Она у меня тоже немного из деревни — поймёт вас.

Ариф смотрел ему вслед, пока тот не растворился за поворотом дороги, а потом, не оглядываясь, зашёл в катер и медленно отчалил.

Фёдор стоял на пристани и смотрел на воду. Ветер трепал волосы, солнце било в глаза, лодка становилась всё меньше, пока не исчезла совсем.

— Увижу ли я этого человека ещё? — подумал он.

В аэропорту всё прошло буднично. Регистрация, досмотр, ожидание в зале, маленький ребёнок, орущий на весь терминал. У Фёдора в голове крутился один и тот же вопрос: а что, если всё это — не навсегда? И вторым: а если всё это было сном?

В самолёте, устроившись у окна, он смотрел на остров, который отдалялся. Зеленый клочок земли, затерянный среди тёплого океана. Там осталась его вторая жизнь. Там его спасли. Там он стал тем, кем никогда бы не стал на родине.

Если бы не Кириллыч.

Мысль о нём, как чёрная капля в стакане молока, тут же испортила весь вкус воспоминаний. Кириллыч — тот, кто втянул его в эту историю.

Где он теперь? — думал Фёдор. Не нашёл ли он мою семью?

Пять лет молчания. Пять лет — без писем, без звонков, без сигнала. Фёдор боялся писать, боялся, что его найдут. Он слишком хорошо знал, на что способен Кириллыч. Этот «повар» был не просто кулинаром — он был тенью, охотником, игроком без правил.

Он прижал паспорт к груди. Новый. Настоящий. И в то же время — ненастоящий.

Теодор Абдул-Хакк.

Он вспомнил, как Ава смотрела на него, когда вручала этот документ. В её взгляде было что-то большее, чем просто забота. Там была молитва. Благословение. Надежда, что он вернётся не просто домой, а вернётся человеком, который умеет любить.

И он вернётся. К Кате. С подарками. С апельсиновым вареньем от Авы, которое он спрятал вручную кладь. Он привезёт её в деревню, покажет дом, в котором сам забивал гвозди, и они сядут на ту же веранду, где когда-то молились за ужином.

Он выжил. Он стал свободным. Он теперь был рабом истины.

И да — он обязательно вернётся.

Преодолев изнурительный путь через полмира — из жаркого Куала-Лумпура до приунывшего Стамбула, а оттуда и до прохладной Москвы, — Фёдор наконец-то ступил на российскую землю. Самолёт приземлился в «Шереметьево-2», где, как назло, его стыковочный рейс в родной город был запланирован только на следующий вечер. В запасе — целые сутки, и терять их, сидя на пластиковом кресле в зале ожидания, Федя не собирался. Он был в Москве впервые и, по его внутреннему туристическому уставу, обязан увидеть Красную площадь, прокатиться в прославленном метро и, конечно же, съесть тот самый гамбургер из телевизионных грёз — в «Макдональдсе».

Сняв номер в ближайшей гостинице с претенциозным названием «Шеротель», он быстро швырнул рюкзак на кровать, бросил взгляд в унылое окно с каплями дождя — классический московский сентябрь — и отправился навстречу приключениям. Героически решив воспользоваться общественным транспортом, он вскоре оказался в автобусе, неспешно плывущем сквозь серый город.

На станции метро «Планерная» Фёдор впервые в жизни ступил в московскую подземку. Слегка дезориентированный, он завертел головой, как курица перед дождём, и тут же заметил женщину в форме. Подошёл, уточнил — и услышал волшебное слово: «Китай-город». Запомнил его, как заклинание, ведь именно туда, по уверению дежурной, и следовало ехать без каких-то пересадок, если хочешь попасть к Красной площади.

В вагоне в час пик он почувствовал себя шпротой в банке. Москвичи с невозмутимыми