Аномалия, рожденная смертью - Георгий Александрович Егоров

— Всё. «Плавал твой Федя», — сказал кто-то за спиной по-английски. Но Кириллыч не слушал. Его лицо пылало, кулаки дрожали. Всё внутри кипело, как ртуть в сломанном термометре. Боец сбежал. Живой. Значит, обманул. Значит, хитрый. И это было хуже смерти. Это был удар по самолюбию.

Организатор снова подошёл, с этой своей вечной улыбкой:

— Не хотите ли, я помогу? Думаю, сейчас вам понадобится вертолёт.

— Да, — сквозь зубы прорычал Кириллыч. — Мне нужно небо. Я должен видеть, куда он уплыл.

Организатор прищурился:

— А почему он убежал, как думаете? Не кажется ли вам, что он мог быть здесь… не совсем по своей воле?

Кириллыч резко повернулся.

— Да ну, что вы. Мы приехали — хохотали, пили. Он мне как сын. Просто, наверное, перегорел. Бывает.

Он развернулся, кивнул охраннику — и медленно, нарочито провёл рукой по горлу. Тот понял. Через пару секунд пистолет молча вынырнул из-под пиджака и выстрелил в лоб организатору. Голова дёрнулась назад, будто кто-то резко дёрнул за нитку. Без крика. Просто — бах — и тишина. Остальные охранники, не дожидаясь команды, пошли дальше. Пули шли по кругу, как по нотам. Несколько сотрудников клуба упали, даже не успев поднять руки. Остров наполнился запахом крови и пороха.

— Что делать с трупами, босс? — спросил один из бойцов, поправляя кобуру.

— В воду. Всех. Пусть рыба делает своё дело. Концы в воду, как говорится.

Он повернулся, утирая пот с лба:

— И найдите мне лодку. Живо, вашу мать!

Час спустя Кириллыч уже сидел в кресле на борту белоснежного катера, раскачивающегося на волнах. Ветер трепал края рубашки, а мотор гудел, как пчелиный улей. Охрана сидела молча, напряжённо вглядываясь в берег. Они приближались к другому острову — тому самому, где ночевали перед боем. Надеялись, что беглец — если он не утонул — мог направиться туда. Но берега были пусты. Ни следа, ни отпечатка.

Кириллыч вышел на палубу, оглядел кусты, поросшие тропинки, пеньки. Всё выглядело, как раньше — будто ничего и не случилось. Только теперь это было раздражающе спокойно. Слишком спокойно.

Он знал: Федя ушёл. И не просто ушёл — он вырвался, прорвался, обманул, предал.

— Плывём назад, — прохрипел он, чувствуя, как внутри зарождается что-то новое. Не обида. Не злость. А мстительная, холодная решимость.

— Но, босс…

— Я сказал — назад! — и голос его раскатился, как гром, пугая чаек над морем.

Катер развернулся. В его корме струилась пена, как след от раны, а в груди Кириллыча уже зреет новая мысль. Он ещё не знал, как именно он найдёт Фёдора, но знал точно — найдет. Потому что так было всегда. Потому что на каждом острове есть берег, а на каждом беглеце — след. Надо только уметь читать. И он умел.

Остров без имени

Катер ревел, как раненый зверь. Фёдор сжимал штурвал, будто мог передать ему свою боль, страх и решимость выжить. Он мчал на юг, по закатному морю, словно убегал от самой смерти. Штаны были пропитаны кровью — своей. Лицо пылало — не от солнца, а от засохших капель боли, злости и унижения. Всё тело гудело, как после пытки. Кости звенели, ребра будто кто-то разломал и вставил обратно наспех, лишь бы держались.

Фора у него была — бог дал. Или дьявол, кто там теперь рулит его судьбой. Но он знал: катер скоро станут искать. А потом и его. Он не мог оставлять следов. Не мог останавливаться. Не мог ошибаться.

Впереди выросли очертания острова. Огромного, зелёного, дикого. «Слишком очевидно причаливать здесь», — подумал он, и повернул штурвал, обходя остров с противоположной стороны. На рассвете он выглядел волшебно — как рай, скрывающий свою пасть.

Федя снял ремень, смастерил кольцо, набросил его на рычаг газа и, не раздумывая, прыгнул за борт. Катер продолжил путь, теряя его из вида. А Фёдор — нырнул в вечность. В пекло своей боли. В шанс на свободу.

Солёная вода обожгла раны, особенно на спине. Казалось, будто кто-то бреет кожу стеклом. Он плыл, стиснув зубы. Мир плыл тоже — раздвоенный, мутный. Всё внутри кричало: «Сдохни, Федя!» А он — плыл. Потому что смерть не входила в его планы. Пока что.

Когда ноги коснулись земли, он разрыдался. Но без звука. Слёзы были где-то внутри — в печени, в лёгких, в переломанных рёбрах. Он вышел из воды, шатаясь, и пошёл к лесу, что начинался в километре от берега. Воздух стал густой, словно масло. Легкие тонули.

На коленях он дополз до кромки деревьев. Его стошнило. Желчь и кровь окрасили песок. Он отскреб всё рукой, закопал, как собака. Тело его несло — не Фёдор шёл, а какая-то оболочка. Последняя искра жизни. Он упал в траву и потерял сознание.

Проснулся под звёздами. Казалось, он умер и попал в космос. Лежал на спине, не чувствуя рук, ног. Грудь болела, будто её сжимали тисками. Где-то в глубине леса мерцали огоньки. Призрачные. Неясные. Как маяки для умирающих. Он был в отключке сутки.

Он встал. Поднялся на ноги, как солдат, который больше не может, но идёт, потому что некуда отступать. Шёл на свет. Медленно, шаг за шагом. Не помнил, сколько это длилось. Сутки? Минуту? Время исчезло. Всё исчезло.

Упал с оврага. Покатился, сминая кусты, обдирая руки. Ударился о камень, сполз в речушку. Мрак. Тишина.

Очнулся на соломенном полу. Где-то внизу кудахтали куры. Рядом визжал петух, колотя в виски невидимыми молотами. Он приподнялся — боль пронзила всё тело. Сверху была крыша. Внизу — курятник. Он был на втором этаже какого-то сарая. Без памяти, без ориентиров. Он — и больше ничего.

Скрипнула дверь. Вошла старуха. Лет под восемьдесят, морщинистая, с глазами, как две угольные бусины. Не глядя на него, раскидывала зерно. Только мельком кинула взгляд наверх — равнодушно. Как будто Фёдор — часть сарая.

Потом пришел старичок. Маленький, ловкий, как обезьяна. Он в мгновение ока оказался рядом. Глаза добрые. Улыбка — искренняя.

— Who are you? — спросил он.

Фёдор с трудом включил английский:

— My name is Fedor. I am from Russia.

— Russia! Good. Thank you. Balalaika! — весело ответил старик, явно гордясь словарным запасом.

Федя, сквозь боль, улыбнулся.

— My name is Arif. I am from Malaysia. We found you. You were... very bad. Understand me?

— Yes... little.

— Who beat you?

Федор поднял глаза:

— Four men. Big. Bad. Mafia.

Ариф кивнул.

— You safe now. My people, good. No one tells bad guys.

Фёдор