Самая страшная книга, 2014–2025 - Ирина Владимировна Скидневская

язвы, но Фаркаш выжил – единственный из всего батальона. В плену венгр внезапно проникся идеями Маркса, а после Октябрьской вступил в РККА, воевал на Дону с Деникиным. О том, как он в итоге оказался на Севере, да еще в продотряде, Фаркаш предпочитал не рассказывать, но никто и не спрашивал. Как полагал Истомин, во многом потому, что собранными по деревням излишками венгр не забывал делиться с ревкомовским начальством.

Солнце перевалило за полдень и медленно катилось на закат. Цель экспедиции была близка. За три дня люди Истомина прошли почти весь маршрут исчезнувшего продотряда – деревня Вашка была его конечной точкой, после которой Фаркаш планировал вернуться обратно в уездный центр. Истомин не питал иллюзий относительно возможной судьбы пропавших – озверевшие от продразверсток крестьяне были скоры на расправу и крайне изобретательны в ее методах. Может быть, Фаркаша на Печоре и боялись, но припертый к стене зверь порой забывает о страхе и бросается на охотника. Похоже, венгр перегнул палку, за что и поплатился.

Воспаленное сознание услужливо нарисовало убедительную картинку: Фаркаш лежит на буром от замерзшей крови снегу, избитый и раздетый до исподнего. Четверо крестьян держат его за руки и ноги, а пятый протягивает к животу потемневший от копоти нож и делает глубокий разрез – от ребер до паха. Фаркаш визжит недорезанной свиньей и пытается вырваться, но те четверо держат крепко. Затем подходит еще один с ведром пшеницы и, хохоча, сыплет крупные желтоватые зерна в дымящуюся рану. «Хлебушка нашего захотел? – вопрошает мучитель. – Ну вот тебе хлебушек».

Истомин тряхнул головой, тут же отозвавшейся на резкое движение вспышкой боли. Мир завертелся вокруг него двухцветным калейдоскопом все быстрее и быстрее. Вцепившись в деревянный бортик, Истомин закрыл глаза и подождал, пока небо и земля не вернулись на положенные места.

– Здесь надо повернуть, – проводник указал на узкую прореху в бесконечной стене деревьев.

– Поворачивай, – морщась, приказал Истомин вознице и махнул рукой остальным. Сани подпрыгнули на скрытой под снегом кочке и вывернули на лесную дорогу, ведущую к деревне.

Истомин поднял воротник полушубка, отгородившись таким нехитрым способом от пронизывающего ветра. Он не испытывал к Фаркашу никакой симпатии, но напавших на продотряд следовало наказать – советская власть не терпела мятежей против диктатуры пролетариата. В Вашке, если местные не окажут сопротивления, он собирался расстрелять по два мужика за каждого убитого продотрядовца и вернуться назад в Усть-Сысольск с докладом об успешном подавлении бунта. Если мужиков не хватит – возьмет подростков. А то и баб. Ну а если окажут…

Ход мыслей Истомина внезапно и резко прервал глухой треск. Высокая сосна, словно подкошенная неведомой силой, рухнула в десяти саженях от передних саней, подняв в воздух клубы снежной пыли.

Туган вернулся в деревню на другой день к вечеру. На тревожные вопросы кучковавшихся возле его дома селян ответил, что колдун согласился помочь. Когда спросили о плате за помощь, промолчал, раздвинул плечом галдящую толпу и скрылся за дверью.

В избе было тихо и мрачно, точно после похорон. Стоялый воздух пах тленом. Когда он переступил порог, от дальней стены отделилась фигурка девочки-подростка, бросилась к нему, обняла. На мгновение Туган дрогнул, прижал дочь к себе, но быстро отстранился, словно испугавшись, что переменит решение. Царивший в комнате полумрак скрадывал черты лица девочки; лишь большие и по-совиному круглые глаза смотрели на него тревожно, жалобно. Какое-то время Туган стоял посреди комнаты, склонившись, как будто под тяжестью охотничьей добычи, затем прошел к торчащему в углу гвоздю, на который повесил берданку.

– Давно ела? – спросил он, пряча глаза.

– Ммыыыммма…

Ответ дочери охотник истолковал, как «давно».

– Меня ждала, что ль? Ладно, доставай, что есть.

Вздохнув, Туган сел за стол. Он не любил дочь. Одиночка по жизни, он женился поздно и почти случайно. На будущую жену охотник наткнулся в тайге, где та заплутала, собирая грибы. Туган проводил ее до дому, а неделю спустя, скрепя сердце, пришел свататься. Он не надеялся на успех – ее отец, справный хозяин и деревенский староста, мог выбрать для своей дочери кого получше бобыля-охотника – но, к своему удивлению, получил согласие и девушки, и ее родителей.

Свадьбу сыграли по осени. К этому времени Туган поправил доставшуюся от рано умерших отца и матери покосившуюся избу и перекрыл крышу. А к зиме жена понесла, и нелюдимый охотник впервые почувствовал, как хорошо быть кому-то нужным.

Счастливая семейная жизнь продолжалась недолго: родив девочку, молодая жена вскоре скончалась от родильной горячки. Безутешный Туган остался один с младенцем на руках. Деревенские бабы помогали нянчиться, забирали девочку к себе, пока он был на охоте, приносили игрушки и одежду. Охотник почти свыкся с ролью одинокого отца и не подумывал о новой женитьбе.

Шли годы, девочка росла, и неожиданно Туган обнаружил, что дочь на него ни капли не похожа: было в ней что-то от матери, но ничего от него самого. Заметили это и односельчане. Злые языки стали поговаривать, что невеста досталась охотнику уже порченой; что, пока Туган пропадал на охоте, жена его совсем не тосковала и что остался у нее в родном селе полюбовничек. Вот и решил прознавший о том отец сплавить нерадивую дочь замуж за первого встречного – от греха подальше. Он потом нашел того парня и крепко набил морду, да что толку? Ничего не поделаешь – взялся Туган растить не свою дочь. Но на могилу жены больше никогда не ходил.

Дни бежали за днями, и вскоре пришла новая напасть: девочка лишилась голоса. В тот летний день Туган вернулся в деревню после очередной охоты и пошел к соседке, бабке Авье, забирать Райду. Дочка встретила его на пороге, уткнулась в ладони заплаканным лицом, а сказать ничего не могла. Только мычала и выла, поскуливая, точно волчонок. И соседка с ней на пару. «Напугалась она, – проревевшись, сказала Авья. – Пошла с детьми за ягодами, да тут зверь какой-то из лесу вышел: все назад побежали, а она осталась. Слава богу, не тронул».

С той поры Райда не произнесла ни слова, лишь мычала, словно безъязыкая, да объяснялась жестами. Туган кое-как наловчился понимать дочь, но холодная стена между ними только росла и ширилась. Он стал чаще пропадать на охоте, порой оставляя девочку одну на два-три дня, а когда возвращался, почти не разговаривал. А потому предложение колдуна принял почти без сопротивления.

«Не мое – не жалко!» – подумал он. Какая-то часть его протестовала против такого решения, но