Самая страшная книга, 2014–2025 - Ирина Владимировна Скидневская

Призрак спрыгнул с камня, крепко взял Ксюшу за плечо рукой в перчатке, потащил к укрытию – темному, страшному, как бетонный гроб.

– Нет-нет-нет, – говорила Ксюша, упираясь. К подобной материальности призрака она совсем не была готова. – Ей-ей! Отпусти! Да что ж это такое! Как там, блин, по-вашему… Витту! Витту!

Парень отпустил ее, стоял, уронив руку, с отвисшей челюстью.

– Вот так тебе, – сказала Ксюша, отступая. – Что, не слыхивал, чтобы девки… чтобы тутты такие слова говорили? – она задыхалась и дрожала. – А у каждой тутты есть витту…

Призрак (да какой же призрак с такой хваткой?) тем временем опомнился, пошел прямо на Ксюшу, раскинув руки, решив, видимо, больше с нею не разговаривать, а просто отловить, как неприличную зверушку. Ксюша пятилась к воде, все быстрее и быстрее. Парень остановился, что-то закричал, она не поняла. Ногам было странно – холодно и как-то пружинисто. Ксюша посмотрела вниз и взвизгнула – она стояла на поверхности воды. Тут же, словно ее внимание растопило пленку, вода расступилась с брызгами, и Ксюша провалилась – неглубоко, по колено, но подошвы больно ударили о каменное дно. Рядом с нею из моря поднимался паренек в дырявой тусклой кольчуге, с коротким мечом на кожаном поясе, белобрысый, ушастый, с россыпью ярко-багровых прыщей на лбу. Вода стекала по его бледному некрасивому лицу.

Ксюша почувствовала, будто реальность от нее ускользает, не держится, рвется в куски. Задыхаясь, жмурясь, чтобы поменьше видеть, она выбрела из воды, побежала к дому. Нога соскользнула по камню, Ксюша упала и рассадила скулу. Села, держась за ушиб. Тихо было, солнечно, вокруг никого, где-то вдалеке шумел вертолет, тюлени перекрикивались за скалой.

– А я сошла с ума, – сказала Ксюша. – Какая досада!

И истерически засмеялась.

В доме было тихо, пыльно, стены давили на уши. Ксюша обессиленно упала на диван рядом с Муклой.

– Умираю есть хочу. Аж ноги трясутся. А готовить сил нету. А консервы эти просроченные я теперь боюсь есть. Столько всего на этом острове, чего я боюсь… Еще и сраных консервов теперь боюсь… Консерв… Консервовов…

Ксюша потащилась на кухню, поставила на огонь воду для макарон, отрезала пару ломтей колбасы, села на стул в углу.

– Аня! – позвала она тихо. Черт знает, как оно работает. Она сосредоточилась и прошептала «вызываю дух Ани». Ничего не происходило. Ксюша оперлась локтями на стол, закрыла глаза всего на секунду, а когда снова открыла – вода наполовину выкипела, а Аня стояла в дверях, скрестив на груди руки, и рассматривала Ксюшу.

– Ты бы газ поберегла, – сказала она неодобрительно. – Кончится – придется на костре готовить. А в доме безопаснее.

– Чего мне бояться? – буркнула Ксюша. – Из зверей тут только тюлени. Ну и мертвый лось. А человеку я на шею брошусь, любому немертвому. «Если призрак ты румяный, братец будешь мне названый». Тут, кстати, остров Буян недалеко. А нет, некстати, не из той сказки…

Она засыпала в воду соль и желтые рожки, похожие на толстых червяков, замысловато выгнувшихся перед тем, как засохнуть. Помешала. Ноги подгибались от усталости, Ксюша ухватилась за плиту, качнулась.

– Это ты из-за меня так устала, – сказала Аня. – Ну и остальные… Ты свою энергию тратишь. И я сейчас из тебя тяну. Не нарочно. Прости. Просто так… странно – будто я опять живая. Будто не было ничего…

– Как это вообще было? – спросила Ксюша медленно.

– Темно. Спокойно. Никак. Кажется, вначале был какой-то свет, и меня туда тянуло, как течением, но я уцепилась и удержалась, даже не знаю, зачем…

– Я не про саму смерть, я про… здесь.

– Макароны помешай, слипнутся, – сказала Аня и долго молчала, а потом исчезла. Вернулась, когда Ксюша уже сидела перед тарелкой макарон, сбрызнутых растительным маслом, и жевала колбасу.

– Сначала я просила его меня отпустить, – сказала она, глядя прямо на Ксюшу. – Такие, знаешь, обычные реакции жертвы. «Ну пожалуйста», «я никому не скажу», «не надо». Умоляла его, плакала. А его это только сильнее распаляло. Улыбался все страшнее. А к вечеру принес инструменты, рот мне заклеил, перевернул и срезал… глютеус максимус с левой стороны.

– Без наркоза? – ахнула Ксюша.

– Нет, конечно… подкалывал тем же кетамином понемножку. Иначе бы я от шока умерла. Хорошо бы было…

Она помолчала. Ксюша никак не могла проглотить макароны, они застряли в горле болезненным комком.

– Сначала он мясо на костре пожарил на улице. В дом принес и при мне ел. Улыбался. А я в шоке была и голодная второй день – самое смешное, что мне самой запах вкусным казался. Шашлычок… Жареная жопа… А Андрей говорил, что это его причастие, что мы с ним становимся единым целым, метафизически. В общем, нес сумасшедшую херню и возбуждался…

– Он что тебя… еще и… трахал?

Аня покачала головой.

– Нет. Он до меня вообще не дотрагивался, только инструментами. Но ходил со… стояком. – Она сделала неприличный жест, невесело усмехнувшись. – А потом ему все скучнее и скучнее делалось. Вроде как интерес прогорел, все. Кляп он мой уже не снимал. У меня такая слабость была, дегидрация. И надежды совсем не осталось – но от этого как-то спокойнее даже сделалось. Типа чего дергаться, вот-вот уже все кончится. На третий день я на животе лежала – на панцирной сетке, смотрела, как моя кровь капает на полиэтилен под кроватью. А он срезал с обоих плеч бицепс и брахиалис – я знаю, потому что он мне проговаривал, что делает. Вроде как мы на операции вместе стоим. А потом на кухне прямо в сковородке пожарил – с картошкой и луком! Порезав кубиками. Меня это почему-то сильней всего поразило, что с картошкой…

Ксюша вскочила, перевернув стол, поскальзываясь на раздавленных макаронах. Еле успела до ведра добежать. Потом долго терла лицо рукавом, пока рвотные спазмы не прошли. Волосы на лицо свесила и сидела, как за плотной занавеской, будто в домике.

– Наверное, я никогда больше мясо есть не смогу, – пробормотала она.

– Знаешь, у меня в последний день в голове вообще все сдвинулось, – тихо сказала Аня. Ксюша не видела ее, и голос, казалось, шел отовсюду. – Время изменилось. Воспоминания стали как двери – в любое можно было шагнуть и заново все прожить. Мы с мамой и сестрой Танькой в Грецию ездили на месяц… Я загорала опять, ныряла с маской. Там такое солнце, такой свет… яркий и древний.

Ксюша плакала, обняв колени.

– А еще казалось, что всего ужасного вообще не было. Что я не стала пить то вино, а поймала машину и