Самая страшная книга, 2014–2025 - Ирина Владимировна Скидневская

– Так и на улице не май месяц, – сказал Толик. – Надо бы сразу затопить.

Толик всю дорогу бухтел, что зря они едут в такую глушь. Крутил-вертел в руках свой странноватый оберег – трещотку гремучей змеи, привезенную прямиком из американской пустыни. Он был полон скепсиса и из части-то бежать не хотел. Думал, что отведет беду самостоятельно.

Витек сощурился, привыкая к зернистому полумраку. Разглядел клубки труб, будто застывших в воздухе, но на самом деле тянувшихся из пола, с потолка, вдоль и внутрь стен. Целый лабиринт труб. Они искрились инеем, как ветки деревьев в зимнем лесу. Пахло топливом и еще чем-то едким.

Появился Николаич, отпер дежурку, потом спросил:

– Ну, кто в детстве кочегаром стать хотел? Пойдем покажу, где уголь и все дела.

– Лес рук, как обычно, – буркнул Толик, оглядывая остальных, и направился следом за Николаичем куда-то за трубы.

Витек не сомневался, что ворчание Толика упирается в наспех собранный при бегстве «общак», большую часть которого (десять тысяч и мобильники) пришлось отдать Николаичу за помощь. Хотя и странностей у Толика хватало. С ним дружили, потому что рукастый. Такой всегда поможет, разберется с любой хреновиной, к которой остальные даже не подойдут. Но когда он между делом начинал рассказывать про мать-ведьму, про то, что и сам чувствовал какие-то там потусторонние энергии, заряженные волны и так далее… Становилось не по себе. Впрочем, пока Толик сильно не выпендривался, с ним можно было нормально общаться. В армии толковые люди всегда друзья.

Витек зашел в дежурку, окинул взглядом комнатушку, окно которой плотно запечатал мороз. Колченогий стол, пара табуреток, диван, маленький холодильник у стены. Не так плохо. Из картонной коробки в углу торчал древний телевизор, на нем – видик с привычным «тюльпаном». Самое главное – пухлая буржуйка, от одного вида которой становилось чуть теплее.

Акоп взял кочергу, поворошил золу в печи, пару раз ударил по дымоходу. Из темноты коридора, в котором пропали Толик с Николаичем, ему ответил металлический стук. Задрожали трубы. Посыпались на пол осколки льда. Витек заметил, что на одной из труб, прямо под потолком, висит серебряный крестик на веревочке.

– Жить можно. Лучше даже, чем в части. И на тумбочке стоять не надо, – хохотнул Сашка. – А если свет вырубит, у нас есть глазной фонарь Акопа.

– Вот просто иди-ка ты на хер.

Сашка театрально отдал честь.

Витек дотронулся до толстой трубы над дверью, почувствовав обжигающий холод даже через перчатку. Он не очень-то соображал, как здешняя система работает; всякие котлы, датчики и теплотрассы были явно не для его мозгов. Но впечатление это место производило.

– Хорош таращиться, – сказал Сашка, – пойдем раскидаем по-быстрому.

Витек двинул за другом на улицу. Вместе они перенесли в котельную все добро из «уазика»: канистры с бензином, одеяла, спальники, бутыли с водой. Продуктов взяли с запасом, потому что никто не знал, как долго придется тут торчать.

Сашка захлопнул багажник и вытащил из кармана пачку сигарет. Жестом предложил Витьку, тот кивнул. Защелкала зажигалка, вспыхнули огоньки в темноте.

– Зырь, что за хрень там в снегу, – кивнул Сашка на странные фигуры у обочины. – Кажется, местная достопримечательность. Пошли глянем.

Мороз не просто покалывал кожу, а драл ее и царапал, словно взбесившийся кот. Изо рта вырывался пар.

Обогнули «уазик». В тишине вокруг, не испорченной городским шумом, особенно четко был слышен скрип снега под берцами.

Они отошли всего метров на пятьдесят от котельной, но чудилось, что в случае чего вернуться не получится. Будто морозная ночь отреза́ла лишнее, сужала мир до крошечного пятачка вокруг.

Подошли к силуэтам среди сугробов. Это были серп и молот. Железные фигуры на прутьях в три человеческих роста. С раскрашенного под советскую открытку щита рядом на них смотрел профиль Ильича, а охранял композицию каменный солдат с оторванной головой и задранной к небу рукой.

– Безбашенный, – сказал Сашка. – Как наш Акоп.

Пару дней назад Акоп сцепился со старлеем Говорухиным. Тот любил среди ночи вызывать к себе срочников. Они представлялись ему клоунами, гимнастами, дрессированными мишками, в общем, кем угодно, но не людьми. Обычно Говорухин издевался над молодняком, но тут отчего-то «подорвал» Акопа, которому оставалось до конца службы чуть больше четырех месяцев.

Говорухин окинул его мутным взглядом и приказал отжаться раз двадцать для разминочки. Заспанный Акоп не сразу сообразил, чего от него хотят, а когда сообразил – прифигел. Говорухин же, раззадорившись, назвал Акопа чернозадым, а потом отвесил пару несильных пощечин. Наверное, Акоп бы стерпел, если бы его просто били. Но пощечины – это же форменное бабское унижение. Кавказская кровь вскипела, Акоп нанес ответный удар, не удержался. Завязалась шумная драка, Говорухин был большой, по-пьяному неуклюжий, а Акоп, наоборот, щуплый, но вертлявый. В какой-то момент они, сцепившись, вылетели в коридор.

Толик, Сашка и Витек, несколько минут назад взглядами провожавшие друга на экзекуцию, рванули на помощь, ни о чем не думая. Смели втроем Говорухина, придавили к полу, немного помяв бока. Все происходило в каком-то адреналиновом запале. Услышав возню, вскочили с коек другие солдаты. Говорухина не любили, но боялись, так что не обошлось без защитников, которые хотели выслужиться. Одни били, вторые разнимали, третьи огребали. Говорухин взвыл: «Убью, суки! Каждого!», и взбесившийся Акоп несколько раз врезал ему ногой по лицу. Брызнула кровь, старлей затих на полу, и только после этого солдаты опомнились.

У Говорухина в Мурманске были криминальные подвязки в автомобильном бизнесе. Все об этом знали. Связываться с ним – себе дороже. Тем более кому? Бесправным срочникам из других городов?

Его умыли, оттащили в каптерку, залили горло остатками водки. Перепуганные солдаты шептались о том, что Говорухин пару лет назад уже вывозил в сопки одного срочника – и с концами. Оставалось надеяться, что старлей по пьяни все забудет или спустит на тормозах.

Не спустил. Да и стукачи сделали свое дело.

После завтрака он поймал за ворот Акопа, отвел в глубь казармы и сказал, что за такой беспредел вообще-то ломают голову, но он, Говорухин, добрый, прикинул и решил, что теперь четыре пацана должны ему каждый по сотке тысяч до конца месяца за моральный ущерб. В ином случае к ним приедут его друзья из города и объяснят, как поступать в этой жизни не следует.

– Вы здесь никто, – сипло дышал Говорухин. – Вас всегда можно списать на боевые потери, сечешь? А жаловаться удумаете, я наведаюсь к вашим родителям, бабам. Потолкую о том о сем.

Он не угрожал, а просто констатировал факты.

Сразу