По острым камням - Ирина Владимировна Дегтярева

я отключился. А когда очухался, то меня уже повязали и везли на дне автобуса. Потом притащили сюда. А как стали допрашивать, орут только, дерутся, зуб мне выбили. Они даже переводчика не позвали. Зачем он им? Они уже все про меня решили. Да еще когда увидали мой паспорт, вспомнили про недавнюю гибель Джассема. Ну и все у них «совпало», как им кажется.

— И что ты будешь делать?

— Глупый вопрос. Что со мной будут делать? Прикончат тут. Я стану жертвенным бараном или козлом, они ведь тут козлов режут, — он вдруг заплакал.

Горюнов услышал, как он всхлипывает. Потом несчастный стал молиться.

Петр уже понял алгоритм, по которому здесь работают с задержанными. Бьют и плакать не велят. Обнадеживало лишь, что взяли его не с даишевцами, не с оружием, но обнадеживало не слишком. Если им побыстрее надо закрыть дело, то выяснится, что вместо пачки сигарет, зажигалки и иракского потрепанного паспорта, у Горюнова изъяли базуку, пару гранат, а вместо ремня, поддерживающего джинсы на его тощей фигуре, пояс шахида.

Он уже пожалел, что не вырвался тогда же, на улице. Все-таки в молодости стал чемпионом Европы по тхэквондо.

Вытянулся на матрасике, почувствовав слабость. Как некстати приключилась малярия. Головная боль и озноб слегка выбивали его из колеи. Прикрыв глаза, прокручивал варианты развития событий, и все они оказывались окрашенными в темные тона. К тому же беспокоила мысль, не мог ли Наваз каким-то образом повлиять на сегодняшний «случайный» арест. Он очевидно не желал, чтобы Кабир Салим сопровождал Джанант и Хатиму в Афганистан. Но Петр отказался от этой мысли.

Решил просто выспаться. Неизвестно, когда выволокут на допрос. Сейчас около взорванного автобуса происходят следственные мероприятия. Уже отвезли раненых в госпиталь, район оцепили, вокруг остова, оставшегося от автобуса, натянули запрещающую проход ленту, берут соскобы со стен, чтобы понять, какую взрывчатку использовали. Но все это тщета. В Пакистане столько террористов, что найти концы не так и просто. К талибам добавились игиловцы.

В полудреме, сквозь которую он слышал голоса на урду и арабском, Горюнов вдруг вспомнил, как Александров отговаривал его от опрометчивого шага поездки с Джанант — старый лис, а после Горюнов поехал было домой, да настроение накатило тягостное.

Томный вечер с изучением справок из Афганистана и Пакистана перерос в поздний визит к знакомой журналистке Меркуловой. Настроение у Горюнова было препаршивое, когда он понял, что вступает не просто на скользкую тропу, но к тому же погруженную в кромешную темноту и усыпанную острыми камнями, о которых как-то упоминал Ермилов.

Снова в одну и ту же реку он надумал вступать с этой поездкой в Пакистан. Вот только не бывает одной и той же реки. Течение смыло все прошлое, остались лишь сны, а в них его приходили арестовывать. Из раза в раз… Навязчивая карусель, а вместо расписных лошадок — арест, которого никогда не было.

Горюнов прошелся тогда по центру Москвы, по сырым улицам, словно по размытой акварели, с плывущим по мостовым светом фар, людьми, не озабоченными великими целями спасения человечества. Их заботило, скажем, купить молока на ужин и рогалик, а еще корм для кошки. Подумав о кошке, Петр вспомнил, что у Меркуловой есть кот. О коте рассказывал Ермилов, видевший домашнего питомца у Олеси дома.

Москва вместе с пробками уходила в ночь. В первом попавшемся по дороге кафе Горюнов выпил рюмку коньяку и заел его приторным и жирным трюфелем — не грибом, а конфетой. А дальше и сам не понял, как принесло его под дверь Меркуловой. Дверь, обитую дерматином, исцарапанную снизу кошачьими когтями.

«А кот-то у нее ходок!» — Горюнов нажал дверной звонок и в ожидании, когда откроют, решил, что он такой же кот. — Может, поскрестись по дерматину?»

— Кто? — на площадке перед дверью темно, разглядеть в глазок кого-либо сложно.

— Горюнов, — хрипло и мрачно ответил Петр, пожалев, что пришел.

Олеся отперла дверь, и полковник, чуть помешкав на пороге, шагнул в коридор, пропахший благовониями, дымившимися в комнате. Ими Меркулова безуспешно пыталась перебить кошачий дух.

Она оглядела Петра. Тот ей показался грустным и чуть подвыпившим, задумчивым. В черной куртке и черных брюках, с ключами от машины в руке и пачкой сигарет, из которой торчала серебристая зажигалка.

— Здравствуй, Меркулова, — сказал он еще более мрачно. — Как ты тут поживаешь?

— Да как-то поживаю, — Олеся развела руками и отпихнула ногой наглого рыжего кота, который издавал звуки, похожие на собачье тявканье.

Петр не заметил в лице журналистки энтузиазма по поводу его визита в поздний час. Лишь легонькое любопытство. Он не мог рассказать о предстоящей поездке никому. Сашке особенно. Да если бы и мог. Саша ведь останется с этим один на один, вынужденная ждать, ждать, пытаясь при этом заниматься детьми и хозяйством. А Меркулова, в общем, случайная знакомая, чуть больше других узнавшая о его профессии и видевшая его в деле, в Сирии. С ней чуть легче, как с поездным попутчиком и случайным собеседником. Перед ней можно было бы не храбриться…

— Я-то хорошо поживаю, — повторила Олеся. — Но Ермилов предупреждал, что от тебя залетают все женщины, с кем ты, скажем так, общаешься.

— Пошловато, — опешил он. — Передай своему любимому Ермилову, пусть не ревнует. Я вообще-то поговорить приходил.

— Всё в таком роде начинается с разговоров, — кивнула Меркулова лохматой головой, с заколотыми на затылке волосами, небрежно, наспех. — Вот если в самом деле поговорить, — у нее заблестели глаза, — если ты собрался мне подкинуть материалец…. Тогда я диктофончик включу.

Горюнов поднял руки вверх и попятился к двери.

— Тебя на кривой козе не объедешь, только на кривом коте. Он у тебя случайно не кривой? — Петр кивнул на рыжего кота, потягивающегося в коридоре на бордовой ковровой дорожке.

— Может, чаю? — сменила гнев на милость Меркулова.

Горюнов покачал головой, не решившись пить чай с кошачьими волосами. И манерно раскланялся, мысленно пообещав поквитаться с ехидным Ермиловым, подложившим свинью.

Вернувшись домой и отперев дверь своими ключами, Петр прислушался к тишине квартиры. На кухне всхлипывал холодильник, из-под двери спальни пробивалась полоска света. У Мансура в комнате тоже горел свет.

Горюнов распахнул дверь в спальню и в свойственной ему манере заявил:

— Я намеревался тебе сегодня изменить, Александра.

Сашка подняла на него глаза, оторвавшись от книжки. Читала она в очках, и она нравилась ему в очках.

— И что же тебя остановило? Придумал бы новую шутку, — строго попросила она. И тут же сняла очки, поглядела на него пристально. — Ты чего такой, Петя?

«Петя» — так называют его только Сашка и мать. Иногда Евгений Иванович, но у того интонация другая. Горюнов многие годы старался забыть свое