Самая страшная книга, 2014–2025 - Ирина Владимировна Скидневская

Где же тот, самый главный среди бывших людишек, а сейчас – просто костей и мяса, еды для иччи?

Зверь обвел побоище горевшими ненавистью глазами.

Дед Федор повалился на колени, неистово крестясь, и это особенно взбесило зверя. Крест не смог уберечь старца от огромных клыков.

Горящие обломки колеса упали в сухостой неподалеку, и берег занялся огнем. Зверь поднял морду от теплых, исходивших паром потрохов деда и глянул на реку, где за языками пламени смотрел на него водяной змей. Гигантская башка чудовища выпустила из ноздрей струи воды и скрылась.

…Очнулся Бориска на мокрой земле. Все тело болело, как один большой синяк, и одеревенело от утреннего холода. Чтобы чуть-чуть согреться, он вскочил и принялся растирать безволосую кожу. Это были его руки, а не лапы, его кожа, а не шкура!

Бросил взгляд в сторону: над таежной грядой поднимался дым. Тут же в памяти вспыхнули события прошедшей ночи: дед Федор, раззявивший окровавленный рот, словно рыба на берегу, дергавшиеся в агонии тела мучителей.

И тогда Бориска повалился в высокую, окропленную росой траву и взвыл. Ему захотелось, чтобы все было как раньше, в Натаре, чтобы жива была Дашка, чтобы в его жизни не было ни водяного змея, ни желтоглазого, и главное – не было этой странной силы. Он попытался прошептать молитву, но, казалось, само тело воспротивилось одной мысли об этом и отозвалось страшной, ломающей кости болью. Бориска вскочил и, растирая кулаками слезы, побежал прочь.

После Тырдахоя он сторонился людей, особенно с доброжелательным взглядом – всюду чудились предательство, ловушки. Можно было сигануть в реку – к водяному змею. Или в тайгу податься навсегда. А то и под землю сверзиться, найдя выработанный отвал.

Но что-то держало – то ли неясные мысли, в которых маячила тырдахойская церковь, то ли нежелание терять свой облик. А облик-то этот – худоба до звона, вздутый от подножной пищи живот, рванье, нестриженые лохмы и пальцы с ногтями чернее звериных.

Мысли крутились вокруг заученного в доме Федора – Боженька сверху посылает «на земли» страдания. И их нужно терпеть до встречи там, «на небеси», а не в смрадных и кровавых местах, которые ему открылись.

Бориска не раз прибивался к сворам таких же, как он, отщепенцев, но те тут же отваливались от него, как ледышки от кровли по весне. Убегали прочь в диком страхе.

Никогда не забудется ночь на охотничьей заимке.

Бориска набрел на нее по осени, далеко учуяв мясной дух. И так захотелось хоть какого-нибудь варева, что ноги сами понесли к черной от времени развалюхе.

И ведь наперед знал, что все неладно, а поплелся. Если б то были охотники, собаки уже охрипли бы от лая. Кто ж без них отважится бродить в приленских лесах? Если такой же, как он, блукавый – безродный и бездомный, – от двери из лиственничной плахи тянуло бы довольством и радостью человека, ненадолго нашедшего приют.

А возле зимовейки смердело покойником. И еще той пропастью, где живут подземные твари.

Ни мертвяки, ни чудища Бориске не страшны. Его сердце глухо и часто забилось, потому что за дверью были живые люди. А от них ему уже досталось сполна. И все же он постучался.

Какое-то время избенка молчала. Но Бориску не обмануть – чьи-то глаза шарили по заросшему кустарником двору, кто-то, словно зверь, пытался учуять через дверь: что за гость бродит в осенних сумерках?

Бориска отскочил на несколько шагов за миг до того, как лиственничная плаха стремительно распахнулась, но не с целью впустить, а для того, чтобы зашибить насмерть.

Из затхлой темноты выступил мослатый дядечка в робе, его жесткий и быстрый взгляд сменился злорадным прищуром. Тонкие губы растянулись, обнажив зубы с частыми черными прорехами на месте выпавших. Или выбитых.

Это был тот зверь, страшнее которого нет в безлюдном Приленье, – беглый зэк.

Но Бориске было наплевать. Он, может, еще хуже – а кто убил деда Федора с мужиками в Тырдахое? Кто сеял смерть везде, где появлялся?

Только вот поесть бы по-человечески… вареного мясца, а не сырого или кое-как обугленного сверху на костерке. В тайге же принято никому в еде и ночлеге не отказывать.

– Этта кто у нас нарисовамшись? – ощерился зэк с веселостью, выдавшей давно спятившего от внутренней гнили человека. – Этта кто такой ха-а-арошенький по лесу нагулямшись и к дяде заявимшись?

– Поесть дашь? – без всякой надежды спросил Бориска, уже поворачиваясь, чтобы податься восвояси.

– Заходь, – дурашливо улыбаясь, произнес зэк.

Посредь избенки, на сто лет не крашенной печи с выпавшими кое-где камнями, исходил паром гнутый и изгвазданный накипью казанок. К печи приткнулись нары, к нарам – стол и табуретки.

– Вишь, дядик здеся один, дядик заждалси… – продолжил кривляться зэк. – Но дружок не задержалси. Каких краев будет наш дружок?

Бориска внезапно понял: что-то не так с этим густым паром. В сладковатом духе не было и следа терпкости таежной убоины. И не узнать, зверушка или птица угодила в казанок.

Зэк ткнул черным пальцем в Борискину грудь, и от этого в голове вспыхнул целый сноп искр. Бориска словно провалился под скрипучий пол, а когда открыл глаза, то не сразу сообразил, что смотрит на ту же избенку со стороны, сквозь густые заросли.

Снова эта легкость громадного тела, хотя теперь оно не казалось таким чужим, как в первый раз. Рядом с зимовейкой стояли двое: уже знакомый мослатый зэк и второй, тоже в робе, от которой остро тянуло кислятиной.

– За дровишками надоть сходить, – растягивая слова, сказал мослатый.

– Навалом их, неча, – стал отнекиваться «кислый».

– Не хватит, зима долгая, вон погляди, какое деревце – хорошенькое, сухонькое. – Первый взял напарника за подбородок и повернул в сторону тайги, указывая на ничем не примечательное дерево.

– Где? – «Кислый» испуганно пялился в чащу.

– Та вон же оно! – мослатый за его спиной поднял с земли крупный валун.

«Кислый» хотел повернуться, но камень обрушился на его голову, так что глаза вылезли из орбит.

В ноздри Бориске ударил хмельной запах крови. Звериное нутро заурчало, зубы ощерились сами собой, а когти взбороздили землю.

Мослатый подхватил за плечи оседающего «дружка» и поволок в сторону зимовки.

– Теперь хватит, – повторял он. – На всю зиму хватит.

В дверях зэк застыл, вглядываясь в кусты, где боролся с собой Бориска. Кажется, заметил бурую шерсть и быстро скрылся внутри избенки вместе с добычей.

Лес закрутился, сжался в точку, которая втянула в себя