Проклятие Озерной Ведьмы - Стивен Грэм Джонс

– Джейд Дэниэлс?

Словно есть какая-то другая Джейд в этих краях, мой злой клон. Если, конечно, она не хочет осторожно намекнуть мне, что это концовка «С днем рождения меня», когда с Энн падает маска Вирджинии.

Но я – это только я, точно говорю.

Я киваю Высоким Сапогам.

– Почему она здесь? – спрашивает Баннера Защитный Шлем.

– А почему все мы здесь, – отвечает Баннер. – Потому что мы могли быть в другом месте. Вот и все дела, понял?

«В его словах нет никакого смысла, но они понимают», – думаю я.

– Кого вы пристрелили? – спрашивает Рэнкин Доббс… черт, прекрати давать им имена.

– Это не самая важная часть, – говорит Джослин Кейтс, которая явно все время была здесь. Она все еще держит топор у груди. И не смотрит на меня. И на Баннера не смотрит. Она смотрит на деревья, на тени. – Важно то, что он убежал. Верно?

Я киваю один раз.

Джослин, сука, Кейтс.

Я предполагаю, что она примазалась к бригаде, делая вид, что все еще работает с ними ради денег, ради того, чтобы иметь свободу посеять, наконец, разорение в национальном заповеднике. Но как только возникает опасность, она готова отрезать ему голову и плюнуть в шею.

Планов громадье. У меня они все время.

– Нам придется прогуляться, – говорит Баннер шерифским голосом.

– Но нам заплатят? – спрашивает Защитный Шлем

– Вот именно, – говорит Бородач, словно они уже выстроились к кассе.

– Может быть, вам заплатят возможностью жить, – говорю я им, всем и каждому. – Как вам это нравится?

И в этот момент я, пытаясь смотреть на них всех сразу, понимаю, что один из этих шестнадцати стоит, опустив голову, прячет лицо под широкими полями коричневой (цвет округа) ковбойской шляпы.

И у него нет ни пилы, ни топора.

А в руках он держит…

Золотую кирку. На новом топорище.

Я хватаю запястье Баннера, и он вместе с остальными лесопилами понимает, куда я смотрю. И весь мир в это мгновение словно перестает вращаться, а единственное, что двигается в нем, – тот человек, и его шляпа начинает выравниваться.

– Что? – спрашивает Подтяжки-от-Камо, держась за шпагат для ручного запуска мотора бензопилы.

Передок полей шляпы поднимается все выше, и я мотаю головой: нет, нет, это не тот, кого я хотела бы видеть, это лицо, которое я не хотела бы видеть до конца дней.

Первым появляется подбородок, и у него такая же темная кожа, как у моего, ни бороды, ни щетины.

Нет, не такая же темная. Я вижу – она в два раза темнее. Потому что я точно, кровью клянусь, в два раза светлее его.

Десять минут назад я боялась, что Фредди снова затолкает меня в кошмар.

Вероятно, я заклевала носом. Расслабилась.

Я набираю воздуха в легкие, чтобы закричать, и не только мир перестал вращаться, но и само время перестало тикать. Это дает моему мозгу возможность поразмышлять об отсутствии бороды и щетины на этом темном лице: это индейские черты. У многих индейских мужиков нет волос на лице, не растут. Я не всегда это знала, поскольку была безразлична к усам, а на моей орбите не было других индейцев, кроме моего отца, но Йэззи мне сказала. Что-то о том, что ее братья экономят на бритвах и что это можно назвать единственным возмещением, полученным индейцами.

Но сейчас мне это не слишком помогает. Или не останавливает поля шляпы, которые продолжают подниматься.

Рот под полями начинает ухмыляться, и мне знакома эта ухмылка, ухмылка, при виде которой моя голова начинает непроизвольно качаться, нет, нет, пожалуйста. Моя кровь сгущается и холодным потоком отправляется по моему телу, моя грудь выхолащивается еще сильнее, чем была до этого, и вся я словно падаю в дыру внутри меня. Это… это бездна, которая открывается в стене в «Восставшем из ада», и меня засасывает туда.

И я бы предпочла в конце этого падения оказаться в измерении ада, чем здесь, в лесу.

С моим отцом.

Открывашка Дэниэлс выбрался из озера.

* * *

Кристи Кристи в своей презентации не сказала про золотую кирку вот что: она дарит жизнь любому, кто найдет ее в морозилке Иезекииля.

Но из всех людей именно он нашел ее.

Это Джейсон из «Части 6», воскрешенный этой металлической штуковиной, которую Томми Джарвис выломал из кладбищенского забора, приправленного молнией: это лишено смысла, вот только… вот он здесь, занят тем же, чем всегда.

Как и мой отец.

– Нет! – кричу я, подавшись вперед.

Но мало этого, лицо моего отца, этого медленно-поднимающегося-лица, что наверняка делается намеренно для драматического эффекта – такой уж он, – у лица хватает инерции тащить с собой и подбородок, понемногу, словно он видит непрошеное пиво в другом углу комнаты. Но вес ковбойской шляпы наклоняет его голову назад в достаточной мере, чтобы… он человеческое воплощение рожи с автомата по продаже конфеток?

Мачете, которым я с размаху бью по его шее, не срезает его голову, но вонзается на какую-то глубину. Рваный разрез разверзается на его горле и шее, и вся его голова начинает ходить маятником назад-вперед, увеличивая размах, пока поля его шляпы не упираются в полуистлевшую спину, и я не знаю – какая-то рука из «Демонов» высовывается из его шеи.

Предвидя такую вероятность, я предполагаю, что мой отец освобождает одну руку, снимает ее в последнее мгновение с кирки, кладет ладонь на тулью шляпы шерифского помощника, подобранную им, видимо, на берегу, и возвращает свою голову в нормальное положение, а я знаю, что это его слабое место, что у меня есть способ одержать над ним победу: упереться коленями в его спину, схватить его лицо и тащить голову назад изо всех сил, какие у меня есть, пока эта голова не оторвется от тела.

А он уставился на меня своими неподвижными, мертвыми глазами. Это единственное, что в нем не изменилось за годы в озере.

– Кто… – говорит Защитный Шлем.

Оживают две бензопилы.

Мой отец поводит плечами, словно понимает, что за этим последует. Он это прекрасно понимает. То же самое он делал на берегу полчаса назад, когда вышел из озера с остальными потерянными и мертвыми и решил, что остаться может только один.

Он все еще пребывает в настроении «Горца».

Он уводит глаза от меня, останавливает их на Подтяжках-от-Камо, который высоко и свободно держит свою бензопилу, готовясь к решающей атаке. Но прежде чем он успевает сделать шаг, в середину груди моего отца ударяет топор, ударяет с такой силой, что отцу