Самая страшная книга, 2014–2025 - Ирина Владимировна Скидневская

получаю я. И всегда, постоянно чувствую запах, который, несмотря на спиртовой лосьон, окутывает Вадьку тонким сладковатым коконом. Чувствую холод под пальцами – как будто прикасаюсь к мебели, а не к ребенку. К кожаному дивану, например. Я никогда к этому не привыкну – к серой Вадькиной коже с темными, похожими на синяки, пятнами, к липким, холодным пальцам, к подернутым белесой пленкой глазам, которые тем не менее видят. К вмятинке на виске, прикрытой легкими и светлыми волосами. Кажется, только волосы у Вадьки не изменились.

Я не могу привыкнуть – но могу смириться…

Вмятинку я промазываю особенно бережно, как будто сын может почувствовать боль. Но ему сейчас не бывает больно.

Больно бывает мне. Иногда от этой внутренней боли пробуждается боль физическая – сегодня всю ночь ныл правый висок, будто его сверлили, к утру вроде бы притих, а сейчас – опять начал. Давление, что ли? Неудивительно, при нашей-то жизни…

– Ну все, супергерой! Можно одеваться. Пойдем на тесты и играть!

– Ура! Играть! Там опять какие-нибудь новые игрушки! Интересно, что сегодня – может, наконец, танк, как дома был, помнишь? А то вчера кукол дали – я что, девочка, что ли?

Он еще не очень хорошо произносит «р», путает с «л», и получается очень смешно – «иглать», «кукор дари». Научится ли он когда-нибудь говорить правильно? Я стараюсь об этом не думать.

– Ну, игрушки же и девочкам нужны, у вас есть Светка и Надя…

Вадька пытается морщить нос, показывая, где он видал всех на свете девочек. Получается плохо. С мимикой у него сейчас тоже хуже, чем раньше.

Наконец мы выходим из нашего жилого блока и поднимаемся в другой – игровой, учебный, исследовательский, все сразу. Наверное, нас поселили в полуподвале, потому что остальные помещения расположены выше, и, чтобы попасть туда, надо одолеть абсолютно безлюдный коридор, два лестничных пролета и еще семь ступенек вверх.

Почему ад всегда представляли под землей? У нас он выше. На два лестничных пролета и семь ступенек. Да, здесь уже слышны человеческие голоса, нет давящего безмолвия, как в жилом блоке, безмолвия, которое не заглушить никакому телевизору – зато здесь невозможно спрятаться. Никуда не спрятаться от того, что случилось.

– Садитесь, пожалуйста. Пока Вадик на процедурах, мы с вами поговорим. Как у вас прошла ночь?

– Все хорошо, спасибо, Софья Михайловна.

– Ничего настораживающего? Вы мать, вы лучше всех знаете своего ребенка и первая можете заметить, если… если что-то пойдет не так.

Вздох.

– У нас все не так с десятого августа. После этого трудно уже чему-то удивляться.

– Я понимаю, Лиза. Вы как мать совершили настоящий подвиг. Но тем не менее – мы все должны следить за состоянием Вадика и других детей очень внимательно.

– Да… вы говорили, раз они, ну… не до конца умерли, есть надежда…

– Не совсем так, Лиза. Они умерли. С точкой. Метеорит, или что это было, упал на площадку в детском саду, и некоторые дети погибли. К сожалению, это правда. И Вадик тоже.

Судорожный всхлип. Шелест бумажного полотенца.

– Нет, я не плачу, все в порядке…

– Да. Они погибли, лучше не лгать себе. Но потом – потом нечто вернуло им жизненную активность, несмотря на внешние признаки смерти. Они погибли, но живут, и мы пока не знаем, почему. Когда поймем – возможно, сумеем обратить процессы вспять.

Всхлип, смешок сквозь слезы.

– Убить его снова, что ли?

– Нет. Вернуть его к жизни, к настоящей жизни. И здесь очень многое зависит от вашей помощи. Чем быстрее мы поймем…

– Вы мне это уже месяц говорите. Уже месяц твердите одно и то же! Как вам верить?!

– Лиза, над вашим случаем бьются лучшие ученые. Мы обязательно найдем разгадку, но я не могу обещать, что быстро. Если мы с вами будем действовать сообща…

– Слушайте. Вы каждый день тычете в моего сына иголками, все локти в дырках, а у него, сами знаете, это не зарастает… вы все исследуете, исследуете, а он тем временем… он… ну я же не слепая! Я же вижу каждый день, как он меняется!.. Эти пятна… этот запах… Пока вы исследуете, нечего уже будет возвращать к жизни! Что от него останется – скелетик?..

Всхлипывания, шорох полотенца. Плеск воды, шаги.

– Вот, выпейте, пожалуйста. Лиза, вы очень мужественный человек… Не все могут держаться так, как вы держитесь. Но если бы мы могли хоть чем-то помочь прямо сейчас – поверьте, мы бы помогли. Увы. Пока – пока что! – не получается даже выделить то, что вернуло детей, грубо говоря, с того света. Но есть одна зацепка…

– Какая?..

– Вы, Лиза. Вы и другие матери. Понимаете… мы не можем пока выделить ни возбудителя, ни чужие антигены, ни даже аномальную концентрацию какого-то вещества в тканях – мы ведь для этого, как вы выражаетесь, тычем иголками. Однако некая сила продолжает действовать на детей, и, возможно, вы сможете заметить и описать ее проявления. Но для этого вы должны нам доверять. Без доверия, без желания сотрудничать мы ничего не добьемся. Не поможем Вадику.

Молчание. Судорожное дыхание. Откуда-то издалека доносятся детские голоса – дети смеются, визжат, носятся, словно в их жизни ничего не случилось. Ничего и никогда не случалось.

– Ну как, Лиза? Поможете нам?

– Д-да… конечно. Я вам и так всегда помогаю…

– Вот и отлично.

Игровую они все любят. Это большая комната, скорее, даже зала с разными зонами: игрушечный дом с детской мебелью и ширмой вместо стен; сухой бассейн, полный разноцветных пластмассовых шариков; учебная зона, со столами и стульчиками, с россыпями цветных карандашей и фломастеров, со стопками бумаги, раскрасок и прописей. Есть еще зона мелких игрушек – дети любят ее больше всего, потому что каждый день там появляется что-нибудь новое. И есть чайная зона для нас, мам.

Обеденного уголка для детей нет. Они не едят – уже месяц. Поначалу, конечно, мы пытались их кормить, но пища не усваивалась – гнила в желудке, и к запаху тления прибавлялась еще вонь от протухшей еды. Пришлось желудки чистить – хорошо еще, как сказала врач, рвотный рефлекс у них пока работает.

Чем дети наши живы, непонятно, но живы, вот они – носятся по всему залу, семеро маленьких мертвых детей. Гнилостный запах здесь въелся в игрушки, в ковролин на полу – но мы уже привыкли и не обращаем внимания. Вадька меня увидел – подбежал, обнял, ткнулся холодным лицом в живот и убежал снова, с хохотом гоняться за дружком Кириллом.

– Что, тоже мозги трахали?

Машка, моя приятельница – мы тут все вынужденно приятельницы, сестры по несчастью, – сидит у чайного столика, грызет семечки. Ей специально выдают, она просит. Соленые, «Бабкины», в красных таких пакетиках.

Остальные мамы, как видно, ушли обедать – маленькая столовая находится по соседству.