Последний дом на Никчемной улице - Катриона Уорд

Все последнее время я думаю о том, что надо бы записать те или иные воспоминания о Мамочке. Так они не исчезнут, даже если меня не станет. Не хочу, чтобы ее забыли. Только вот выбрать из них какое-то конкретное не так-то просто. У большинства моих воспоминаний есть свои секреты, и для такой цели они попросту не подходят.

В голову приходит отличная мысль. А как насчет того дня у озера? В этой истории никаких секретов нет. Сначала я никак не могу отыскать ту штуковину для записи голоса, хотя уверен, что в последний раз видел ее на кухне. Наконец, устроив настоящую охоту, обнаруживаю ее за диваном в гостиной. Странно. Но, чтобы вы знали, так уж устроен мой мозг.

Итак, начнем. Вот откуда у меня впервые появилась любовь к птицам. Как-то летом мы отправились в поездку на озеро. Мне было шесть, воспоминаний о том времени у меня почти не сохранилось, но зато я помню свои ощущения.

В тот день Мамочка надела свое любимое темно-голубое платье. Оно трепетало на жарком ветру, со свистом влетавшем в комнату через треснувшее оконное стекло. Она высоко заколола волосы, однако из пучка выбивались непокорные прядки, метавшиеся по длинной белой шее. Папочка сидел за рулем, и его шляпа в ореоле света напоминала черный горный кряж. Я лежал на заднем сиденье, задрав наверх ноги, и наблюдал, как в вышине проплывало небо.

– А можно мне завести котенка? – спросил я, затянув привычную в последнее время песню.

Вероятно, понадеялся, что, если застать ее врасплох, она ответит иначе.

– Нет, Тедди, никаких животных в нашем доме не будет, – ответила она, – ты знаешь, как я отношусь к домашним питомцам. Держать в неволе живых существ просто жестоко.

Можно было сразу определить, что она нездешняя. Мамочкин голос по-прежнему хранил едва заметные следы родных краев ее отца. Куцые, урезанные «р». Но еще больше об этом свидетельствовала ее манера держаться. Она будто постоянно ждала удара в спину.

– Папочка, – произнес я.

– Слушайся мать.

Я скривился, будто хотел заплакать, но так, чтобы никто не видел. Не хочу быть надоедалой. Я провел по воздуху рукой, сделав вид, что ощущаю под пальцами шелковистый мех и крепкую головку с любознательными ушками. Сколько себя помню, мне всегда хотелось котенка. Но Мамочка неизменно отвечала отказом. (Помимо своей воли, я до сих пор терзаюсь вопросами: может, она знала что-то такое, чего не ведал я? Может – багровой полосой на горизонте – видела будущее?)

Когда мы подъехали ближе к озеру, в воздухе заструился запах глубокой воды.

Нам хоть и удалось прикатить пораньше, но побережье уже заполонили семьи, клетками шахматной доски на песке расстелив повсюду одеяла. Над зеркальной поверхностью тучами висели песчаные москиты. Яростное утреннее солнце впивалось в кожу не хуже уксуса.

– Тедди, не снимай свою вязаную безрукавку, – сказала Мамочка.

Было жарко, но я знал, что с ней лучше не спорить.

Мы с папой играли в воде. Мамочка сидела в кресле, держа над головой голубой шелковый зонтик. На ветру по воде бежала рябь. Она не читала, лишь смотрела вдаль и пыталась разглядеть за лесом, землей и водой что-то такое, чего нам видеть было не дано. Со стороны казалось, что Мамочка то ли грезит, то ли следит за каким-то врагом. Теперь, оглядываясь назад, можно сказать, что она делала и то и другое.

На прилавке с сувенирами продавались крохотные брелоки для ключей, вырезанные из местной сосны. Просто чудесные, в форме собачек, рыбок и лошадок. Они тихо покачивались, глядя на меня деревянными глазками, серебристые колечки ловили лучи света. Я перебирал их сморщившимися от воды пальцами. И в самой глубине полки отыскал ее – безукоризненную кошечку, которая сидела идеально прямо, сложив вместе лапки. Ее хвостик выгибался вопросительным знаком, ушки выглядели тонкими и изящными. Резчик здорово поработал над завитками и вкраплениями в древесине, дабы придать ей вид шелковистой шубки. Мне страх как захотелось ее заполучить. В груди возникло чувство, что мы попросту созданы друг для друга.