Новобранцы холодной войны - Ирина Владимировна Дегтярева

их родственницам, прилетающим специально в Стамбул. Здесь для них дешевле. Так я подружилась с женой американского дипломата. А может, он и не дипломат, — задумалась Кинне, — но уж точно сотрудник Генконсульства. Джеймс Торнтон. Симпатичные люди. Моя работа, решение таких интимных вопросов, очень сближает. Часто бываю у них дома. Там собираются интересные компании. Люди искусства, интеллектуалы, иностранцы, в том числе и из турецкого бомонда. Конечно, это привлекательная сторона моей профессии, поэтому я стала бы скучать там, в горах. Но мне кажется, что все это как картонные декорации к жизни, а не сама жизнь. Настоящая, она пахнет порохом и горным лесом после дождя…

— Кровью и потом, — подсказал Мансур, крайне заинтересовавшись знакомствами Кинне. — Свежевырытыми могилами, мокрым от сырости ковром, в который заворачивают погибшего в очередном бою…

Он сам достаточно живо представлял себе это, как следствие редких откровений отца, хотя Горюнов ничего не говорил по простоте душевной. Эти «откровения» возникли, когда уже с очевидной неизбежностью надвинулась поездка Мансура в Иракский Курдистан.

Отец мог хорошо выпить, но не пьянел, только переходил на арабский язык или турецкий, в зависимости от настроения. Если злился или горячился — только по-турецки. Иногда он ловко имитировал опьянение. Мансур почти научился различать его уловки. И вот в один из таких моментов, когда Горюнов уже полностью перешел на турецкий, он рассказал о похоронах Зарифы, погибшей в турецком Мардине. Отцу удалось привезти ее в горы и предать земле как положено.

— Думаешь, я не понимаю? — Кинне прервала его тягостные воспоминания. — Но это и есть жизнь во всей полноте. Как и это тоже, — она улыбнулась, показав взглядом на танцующих новобрачных и их гостей. — Но не там, где лощеные иностранцы, разодетые в брендовые шмотки, не там, где чистые, стерильные кабинеты с новейшим оборудованием, — это все для них, — она махнула рукой себе за плечо. — Они умеют устраиваться. И знаешь, умом я понимаю, что они такие же, как и я, как ты. Очень хочется опустить их с небес, куда они сами себя вознесли, на землю, на ту самую землю, где, как ты говоришь, пахнет кровью, где свежие могилы…

— Да ты революционерка! — Мансур поджал губы, сдерживая улыбку. Несмотря на молодость, он уже понимал, что за каждой революцией стоят спецслужбы. За каждой удачной революцией. Слишком масштабное мероприятие, слишком много людей задействовано, слишком многое может пойти не так, и надо кому-то, стоящему в тени, направлять стихийное движение в нужное ему русло.

— Разве это плохо? Прозвучало как ругательство. — Лицо у Кинне стало отстраненным и холодным.

— Скорее, легкий укор в наивности, — не стал юлить Мансур. — А ты мне показалась человеком более чем рассудительным. Бороться не обязательно на передовой.

Кинне посмотрела на него заинтересованно, но промолчала. Они постояли еще, подпирая колонну, глядя на чужую свадьбу и испытывая схожие чувства обреченности и неверия в то, что они когда-нибудь смогут быть так же счастливы, как эти двое молодых, нарядных и беспечных. У каждого за этим неверием таились свои причины, в чем-то схожие и все же разные.

Мансур, отгоняя мрачные мысли, подумал, что в России так и не стал своим, во всяком случае, что касается традиций. Глядя, как танцуют дабку, ритмично топчутся его сородичи, он понимал, что это ему ближе. Вряд ли он пустился бы вприсядку и маловероятно, что смог бы сплясать русскую барыню. И все же теперь его внутренний компас, как у мусульманина на Каабу, указывал на Россию, на заснеженную Москву.

Они поднялись на крышу, где находилась парковка. Кинне подошла к синей «Ауди А6», небрежно кинула сумочку на заднее сиденье. Усаживаясь в пахнущий кожей и вишневыми карамельками салон, Мансур понял, что зарплата в клинике Анадолу весьма солидная.

— Что еще надо? — он похлопал ладонью по бардачку. — Зачем тебе в горы? Ты привыкла к высшему обществу. Тебя окружают высокомерные американцы… О чем с ними вообще говорить? О котировках на бирже?

— Напрасно иронизируешь. Люди они интересные. Про политику болтаем. О том, как американцы влияют на различные процессы во всем мире. В общем, хозяева планеты, — последние слова она произнесла с раздражением.

— Да ну! — махнул рукой Мансур, а сам заинтересовался чрезвычайно. — И на что они такое влияют?

— Они говорили больше полунамеками. Подшучивали над каким-то аргентинцем, которому не по душе холодный климат столицы. Я не поняла, честно сказать. Но в Буэнос-Айресе, насколько я помню из географии, даже заморозки случаются. Ничего в этом удивительного. Говорили, что это тема перспективная — агенты влияния, с их помощью можно в любой стране корректировать внутренние процессы и руководить из тени в том числе и внешнеполитическим курсом… — Кинне засмеялась, заметив удивление на лице Мансура. — Это не я такая умная, это они так говорили. И про агентов влияния, и про политический курс. А вообще, грех жаловаться, жизнь у меня полноценная в Стамбуле. И все же так существовать, как сейчас… — Она завела мотор и больше ничего не сказала.

Молчали всю дорогу до ее дома.

Квартира была с отдельным входом с лестницы, закрепленной зигзагом по торцу двухэтажного здания с облупившейся розовой краской. Лестницу оплетал плющ, оголившийся в это время года, торчали только жилистые хищные стебли, пронизывающие металлические перила и кое-где и ступени. Лестницу продувало промозглым ветром с пролива. Плющ шуршал и постукивал о перила.

Шаги Кинне и самого Мансура по металлическим ступеням отдавались у него в сердце как колокол, как набат. Еще по дороге сюда он заметил в боковое зеркало машины то, что показалось ему сперва невероятным, а затем спина похолодела так, что мышцы свело судорогой. Ничего не сделал, а уже слежка. За кем? За ним или за Кинне?

Он осторожно оглядел улицу, когда они забрались на верхнюю площадку лестницы. Черный «Фиат» стоял у поворота на соседнюю улицу. Мотор оставался включенным, даже издалека виднелось облачко из выхлопной трубы.

— Наверное, то, что мы кочевники, у нас в крови, в подсознании, поэтому тяжело усидеть на месте. Рвешься всей душой куда-то, и более того, к рискованной жизни, — заговорила Кинне, отпирая большую деревянную синюю дверь с затейливой резьбой. Она продолжала рассуждать о недосказанном ею, а Мансур лихорадочно соображал, как быть.

Сказать ей о слежке? И за кем из них наблюдают? Он сомневался, что за ним. Все-таки у Кинне больше перспектив привлечь внимание. Вычислили ее связь с РПК? Пусть только родственную, но легче от этой догадки Мансуру не стало. Он теперь тоже попал под наблюдение, за компанию. А для Кинне такого рода внимание очень опасно.

Допустим, он