Проклятие Озерной Ведьмы - Стивен Грэм Джонс

Но что с Джо Эллен – ей не удалось вернуться? Сколько времени нужно, чтобы наступила гипотермия? А она вообще плавать умеет? Сумела она поднырнуть под «Английскую розу»? Под лося, перебивающегося отходами? Не ухватил ли ее Иезекииль за щиколотку, не засунул ли на скамью рядом со Стейси Грейвс?

Не имеет значения.

Имеет значение то, как я покачиваю головой, глядя на Лету, ни на миг не отпуская ее взгляда, чтобы она поняла без моих попыток переложить случившееся на слова, в особенности после того, как она увидела, в каком я состоянии, в какой степени я сама была бы мертва, если бы ее вертолет приземлился чуть ближе ко мне, на меня.

Все это вкупе с тем, как я сжимаю губы, как наполнились влагой мои собственные глаза, как растет ком у меня в горле, какого я не чувствовала никогда прежде. К этому добавляется паранойя Леты, которая корила Баннера за то, что тот каждый день ходит на работу, тогда как два его предшественника-шерифа так и не дожили до пенсии, как она заставляла его чуть ли не носить бронежилет под рубашкой. Но вот чего она не знала и на чем его никогда не ловила: выехав из дома, он тут же снимал бронежилет, а надевал его снова, только подъезжая к дому, а в промежутке… Если только он не встречался с ней и «Дотс» или не заезжал домой на ланч. Не любил он носить на себе керамику и кевлар.

Но вот чего мы не знали: ему бы следовало носить пуленепробиваемую маску на лице. Ему следовало бы носить защитную маску из «Городских легенд 2: Последний отрезок».

Но удар кирки гораздо сильнее, чем удар кончиком гибкой шпаги.

Тогда хоккейную маску, говорю я себе, перепрыгивая через все события в самый конец, но… Топор не пробивает эту маску в «Части 3», ведь не пробивает? Хоккейные маски надевают для того, чтобы не получить удара шайбой, а не ножом. Тогда уж Маска Сатаны из «Черного воскресенья». Та, что похожа на греческие маски в третьем «Крике». Только без всяких гвоздей внутри.

И да, Шарона, я определенно все больше и больше прячусь за всяким киношным говном, потому что я больше всего другого хочу разобраться с этим мгновением. Чего я никогда не говорю тебе в ответ, когда ты обвиняешь меня в этом? Я сожалею, когда ты вслух навешиваешь на меня этот «ярлык»? «Что бы ни провело тебя через ночь».

Я поверю в фей и единорогов, если это позволит мне перенестись в места получше, вот я о чем. Пожалуйста. Подпиши мне, черт побери, дважды. Кровью. Когда живешь в Слэшерленде, всегда заглядываешь за изгородь в более счастливые жанры. Туда, где твои друзья не лежат мертвыми вокруг тебя.

Туда, где твоя лучшая подруга не падает на колени, будто гигантские ножницы перерезали струны, удерживавшие ее.

Я становлюсь на колени рядом с ней, прижимаю ее к себе, как прижимала Алекса. Поначалу она пытается избавиться от моих объятий, но я не отпускаю ее, пока ее не начинают душить рыдания.

– Мне так жаль, так жаль, так жаль… – твержу я.

Я честно не могу найти слов, которые могли бы уменьшить эту боль. Но даже если бы я их знала, с моей стороны было бы низко их произносить, правда ведь? Никто и не думал, что это будет легко. Потом, если Лета не выплачется вся сейчас, она будет чувствовать себя предателем.

– М-м-м, эй, – говорит пилот вертолета где-то в нормальном мире.

Когда я впервые увидела, как он разглядывает обломки своего вертолета – он стоял наперекосяк, от всех его винтов остались одни обрубки, – у меня непроизвольно родилась мысль: Джефф Фэйи. Эти глаза, от которых женщины влажнеют? Грива серебряных волос? Щетина? Эта похотливая улыбка? Словно в Терра-Новые приземлилось «Психо III», а потом выставило вперед какой-то из своих винтов и измельчило моего отца, спасло мою жизнь.

Но нет, не «Психо III». Если я собираюсь мумифицировать себя в своей голове на видеопленке, то это должно быть что-то с работающим вертолетом. «Нечто»? Нет, спасибо. Я помню, что не прошла анализ крови. Тогда «Гризли»? Они не летают в вертолете в поисках этого крупного медведя?

Будто это нечто, что я должна вызвать колдовством. Спасибо, я сыта по горло. Мне с моим везением достанется мишка из пиццерии в «Пророчестве» или тот кокаиновый медведь, и тогда мы все будем мертвее мертвых.

Лета плачет и брызжет слюной еще минут двадцать. Она не может себя контролировать, измучена непроизвольными рыданиями. Такое случается, когда весь твой мир переворачивается вверх ногами. Голову даю на отсечение, грешную часть ее пожеланий Джефф Фэйи, вместо того чтобы сесть на посадочную площадку для вертолетов, забросил назад в небеса, где она может парить и парить. И пока она остается там, Баннер остается живым, ведь остается?

На ее месте я бы никогда не спускалась на землю.

Наконец она спрашивает:

– Кто это сделал? Кто его убил?

Я склоняю голову набок, смотрю на пятно на траве, которое было моим отцом.

Лета изучает его.

– Если бы знать, я бы его еще не так изуродовала, – говорит она.

– Ничего себе, – говорит в этом месте Джефф Фэйи. Он держался футах в пятнадцати от нас, давал нам пространство для того, что между нами происходило.

Мы оба посмотрели на то, что вызвало у него такую реакцию: окно в одном из домов?

– Там кто-то есть, – говорит он.

Лета выпрямляется, ее глаза горят, потому что, может быть, ей будет с чем сразиться.

– Они вроде зажгли фонарик телефона?.. – добавляет Джефф Фэйи, будто мы сомневаемся в его словах.

– Телефонный фонарик, – говорит Лета.

– Телефонный фонарик, – эхом повторяю я.

Кто-то там, на втором этаже, пользуется светом своего телефонного фонарика… они не какие-то монстры вроде моего отца. Может, это Билли или Стью – обычные убийцы слэшер-мести, – но на самом деле это не имело бы смысла, стало бы деэскалацией после того, как здесь бродил мертвец с оружием убийства более чем вековой давности.

– Где она? – спрашиваю я, оглядываясь.

– Что? – спрашивает Лета.

– Это? – спрашивает Джефф Фэйи, держа золотой наконечник кирки. Он явно остановился перед киркой некоторое время назад, как останавливается человек, увидевший десятидолларовую купюру, которую ветер принес на парковку, ты нагибаешься, чтобы ее поднять, не сразу, только спустя некоторое время, оглядываешься, не несется ли кто-нибудь за ней?

От рабочей части кирки осталась всего половина,