Проклятие Озерной Ведьмы - Стивен Грэм Джонс

может быть, даже треть, а то и четверть – ротор вертолета вращался со скоростью ярости и, вероятно, забросил обломок этой тяжелой штуковины назад в лес, – но и та часть, что осталась, испускает это тусклое нечестивое мерцание.

Как и тупой конец, погружавшийся в кровь.

– Этим? – спрашивает Лета, и я киваю.

Она шагает к Джеффу Фэйи, выхватывает кирку из его рук, а он делает шаг назад, ему ни осколка этой штуки не надо.

Лета со всех ног бежит к озеру, хочет забросить кирку в воду так далеко, сколько хватит сил, потому что эта штука убила ее жизнь, забрала ее мужа, но…

На берегу я хватаю ее за руку.

Лета разворачивается, нанося удар локтем, направленным не конкретно на меня, а на то, что воспрепятствовало ей в задуманном. Ее локоть попадает мне в челюсть, и я вижу не столько звезды, сколько мигающие обрывки черноты, а потом ощущаю тепло на шее, стекающее мне на ключицу, обволакивающее меня под тем, что осталось от этой тонкой блузки. Если вскрытая, едва сформировавшаяся короста имеет запах, то, вероятно, именно такой запах и исходит от меня.

Этот удар так потряс меня, что я даже слова не могу произнести, могу только всасывать в себя воздух. Удары я получала и прежде, но никогда такого, никогда от человека, которого я люблю и ради которого готова на все.

Но это не кончено.

Лета больше не Лета. От нее остались только боль, горе и злость. Она… как собака, которую сбила машина на хайвее, ее нужно поднять, отнести к ветеринару, но она все еще скалится, рычит и пытается укусить любую протянутую к ней руку.

Я понимаю чувства Леты. У меня возникает желание просверлить побольше дыр в мире, чтобы ускорить его падение.

И, кроме меня, здесь никого нет.

Для многого я не гожусь, я, вероятно, не знаю историю Айдахо так хорошо, как вы, мистер Холмс, но одному научилась за двадцать четыре года этой бешеной скачки: я – девушка, которая может немало выдержать.

– Ладно, ладно, – с трудом произношу я, обращаясь к Лете помимо всего, что происходит в моей голове, отчего вместо слов получается невнятица, а когда она делает вдох, совладав с собой, я делаю шаг вперед, сильно толкаю ее здоровой рукой и кричу за ее спиной, что это моя вина, что вина за все лежит на мне, что без моего приезда Мрачный Мельник никогда не появился бы в городе, что Стейси Грейвс никогда не возникает в фильме, если я не хочу этого и не молюсь за нее, что Синнамон Бейкер никогда не пришлось бы с таким трудом продираться через выпускной класс, если бы она не думала, что я несу ответственность за то, что случилось с ее родителями, что… что голова Баннера не оказалась бы на пути этой кирки, если бы я не потащила его назад.

Поставив на этом точку, я подхожу к ней, с силой толкаю ее в грудь, мои глаза горят, по лицу ползут сопли, слезы и кровь.

Лете приходится сделать шаг назад, чтобы не упасть от моего толчка, но, обдумав мои слова, она сжимает губы, вперяется в меня взглядом.

– Нет, – говорит она.

– Да, – говорю я ей.

Мгновение спустя она наступает на меня всем, что в ней есть, никаких своих порывов на сей раз не сдерживает, а я, вместо того чтобы закрыть лицо, поднимаю подбородок, чтобы принять от нее все – отдаю ей мое горло, мою грудь, все, что у меня есть.

Лета бросается на меня, и мы обе падаем назад, приземляемся на мою спину, и Лета с криком колотит меня обоими кулаками, а я говорю себе, что стану для нее боксерской грушей, но она Лета чертова Мондрагон, когда она наносит удары, она наносит их по-настоящему – моя правая рука, раненая рука, пытается отражать их. Она отбрасывает мою руку в бок, словно это перышко, и ее ладонь опускается на меня. Я поворачиваю голову, чтобы избежать попадания моего носа в мозг, но это означает, что удар приходится на мое рассеченное ухо, и в моей голове раздается удар грома, который оставляет маленькие пропасти в тех местах, где были воспоминания.

Я поворачиваюсь на бок: мой вес – все, чем я могу оказывать воздействие на Лету, но она обращает один поворот в кручение, которое закончится для нас на мелководье.

Я вонзаю ногти в берег, задерживаю нас там, хотя это и открывает мое тело сбоку для ее колена.

Она плачет, и бьет меня, и не может остановиться, и я не могу ее остановить, если ей так нравится, и… и в жопу все это.

– Это я во всем виновата! – кричу я ей в лицо, наверняка прямо в ее открытый рот, а она в ответ ударяет лбом по верхнему ряду моих зубов, и боль пронзает все мое тело.

Клочья черноты начинают соединяться, образуя широкий простор бархатной тьмы, в которую я могу свалиться.

Лета всем своим телом затаскивает меня назад, руки, ноги – всё.

Она плачет еще сильнее, чем прежде.

Моя правая рука лежит на поверхности озера Индиан, но не глубже. Я легонько ударяю по воде раз, потом медленно, осторожно, мучительно переношу руку на спину Леты, прижимаю ее ко мне и тоже плачу, снова и снова прошу у нее прощения, а восемь лет назад, когда эта идеальная, удивительная принцесса-воин вышла из кабинки туалета рядом с физкультурным залом для мальчишек, а я смотрела на нее, хлопая глазами в зеркале, в которое обычно смотрелось наше сборище дурнушек, я и представить себе не могла, что она будет так много значить для меня.

У меня есть лучшая подруга.

Мы знали друг друга в наши лучшие годы, когда поднимались из воды, чтобы сразиться со Стейси Грейвс, мы подталкивали друг друга по льду, чтобы вернуться отсюда домой, я стояла в стороне, когда она ради меня прикончила моего отца, потому что я была недостаточно сильна для такого дела, и она спасла меня от него с помощью вертолета. Я держала на руках ее маленькую дочурку, крутилась с ней, и я смотрела на ее мужа через размытую подводку для глаз из темноты кладовки музыкальной группы, я видела, как он идет к женитьбе, отцовству, шерифскому значку, а потом к кирке, и я пила с ней чашку за чашкой кофе на ее или моей веранде. Или под большим медведем в «Дотсе», и я делилась сама с