Самая страшная книга, 2014–2025 - Ирина Владимировна Скидневская

На линии постов их дважды окликнули, требуя назваться, и Матвейка всякий раз обмирал. Но Прокл называл заветное слово, и преграды им не чинили. Более никто не обращал внимания на двух конных и одного пешего, неторопливо бредущих через поле в сторону балки, скрытой между пологих холмов. С двух сторон помаргивали костерки сторожей. Вроде невелика охрана, а большего и не надо, кругом конные разъезды дозоры несут. За полоном особо не следили, деваться в степи некуда, а обессиленный далеко не уйдешь, татары догонят, заживо шкуру сдерут.

«Бог не выдаст нехристям на поживу! – убеждал себя Матвейка. – Найдем раскольничьих сродственников, а потом…»

Истошный крик со стороны лагеря прервал его мысли. Тут же раздался взрыв хохота, барабаны задали плясовой ритм. В нервном огне костров пляшущие фигурки казались чертями, устроившими богомерзкий шабаш – точь-в-точь как на фресках в церквушке села Лугового! Впотьмах, средь костров, метались длинные кривые тени, наводя на Матвейку мрачную жуть.

Когда они подошли к балке, дежурившие наверху казаки-охранники оживились.

– Кто такие? – гаркнул сверху хриплый бас. – Чего надо?

– Помогай Бог, браты! – откликнулся Прокл. – Мы из сотни Лукьяна Рваного, в темноте от своих отбились. Вот, добавочек привели! В степи изловили.

Прокл саданул Матвейку в плечо. Матвейка боли не чуял, замерев на краю. Внизу в призрачном лунном свете колыхался и стонал людской океан. От края до края сотни, тысячи полонян. Словно всю Русь согнали в пропитанную горем и муками яму посреди бескрайней дикой степи. Сторожей было трое: два угрюмых лохматых мужика, одетых в смесь русской и татарской одежды, третий – парнишка лет двенадцати с чумазым лицом. От них тянуло потом, кислой брагой и овечьими шкурами.

– Экая срань, – казак со сломанным и криво сросшимся носом брезгливо скривился при виде добычи. – В байрак пихайте, к остальным, я руки не буду марать.

– А татарове чего расшумелись? – кивнул за спину Прокл.

– Потеха у них, – завистливо сказал второй, огромный, с длиннющими руками казак. – Что ни вечер, бабенок молоденьких насилят ночь напролет. Некоторых даже и до смерти. А мы ясырь пасем, в душу ети! – казак зло сплюнул под ноги.

– Так идите, – предложил Прокл. – Мы посторожим, не убудет.

– С чего добрый такой? – прищурился здоровяк.

– Свой интерес, – подмигнул Прокл. – Наша сотня с припасами только к рассвету причапает, а у нас ни жрать, ни выпить, вот бы и пристали к вашим харчам.

– А глядишь, полоняночек выберем посмазливше и убежим, – обронил в пустоту Савва.

Казаки уставились недобро, а потом кривоносый расхохотался, хлопая руками по бедрам.

– Ах-ах, забавный ты паря!

– Сбегут! – заухал громила. Парнишка-казак улыбнулся краешком рта. Напряжение спало.

– Ну лады, – подмигнул кривоносый. – Дело плевое, главно не спать, атаман с проверкой придет, всыпет плетей, он строгой у нас. В кувшине сивуха, в котомке хлеб и мясо сушеное. Чем богаты. Вернемся, бараний бок принесем. Леонтий, остаешься при них.

Казаки, похохатывая, скрылись в густой темноте. Шаги стихли. Со стороны татарских костров доносились душераздирающие вопли и разбойничий свист.

– Не взяли Леонтий, тебя? – подтрунил Савва. – Мал по бабам ходить?

– Не очень-то и хотелось, – окрысился парень. – Мне до баб дела нет, я москалей резать пришел.

– Ух молодец, – одобрил Прокл.

– Москали, бесовы дети, в том годе батьку сгубили. Мщу теперича за него.

– И как?

– Да никак! Хотел одного рубануть, да дядька Илья не велел, сказал, за полоном пришли, живьем надо брать! – вспылил Леонтий, воровато огляделся и прошептал: – Я удумал чего. Пока дядьки нет, в яму спущусь и хоть одного зарежу, можно, нет?

– Отчего нельзя? Давай, а мы поглядим.

– Правда?

– А чего сволочей этих жалеть? – приободрил Савва. – Только батьке-покойничку сначала поклон передай.

Раскольник накинул на шею опешившему казачонку веревочную петлю. Мальчишка захрипел, выкатил глаза, руки зашарили по удавке, ноги рыли песок. Когда он обмяк, Савва опустил дергающееся тело рядом с костром. Судороги затихли. Казалось, парень прилег отдохнуть. Луна щерилась безобразной призрачной маской с небес.

– Теперь быстро, – шепнул на ухо Прокл. Путы упали с Матвейкиных рук. Раскольники пошли по краешку балки, теряясь во тьме.

– Авдотья! Авдотья Чагина! – позвал Прокл.

Матвейка сжался, представив, как услышат татары, сбегутся, и пропадет он ни за ломаный грош.

– Евдокия! – вторил отцу Савва. – Евдокия, голуба моя!

Людское море на дне балки заволновалось, понеслись стоны и тихий, сдавленный шепоток.

– Нету таких, – откликнулся мужской голос.

– Чагиных не видали?

– А вы кто?

– Мимохожие, – Прокл двинулся дальше, вызывая своих. Матвейка шел сзади, постоянно оглядываясь. В ночи мерещились подбирающиеся татары с кривыми ножами в зубах. Одолели саженей сто, прежде чем из балки откликнулись:

– Проклушка?

– Авдотья! – Прокл с Саввой коршунами бросились вниз, осыпая песок. Матвейка следом. Его приняла и укутала покрывалом сизая, мертвящая темнота. Чернели скорченные человеческие фигуры. Нахлынула волна обреченного ужаса и смрад множества грязных людей. Кошмарный аромат мочи, дерьма и спекшейся крови, оседающий на губах. Пленники лежали вповалку, обессиленные дальней дорогой. Ад, истинный Ад на земле, как Прокл и сказал.

– Пить, пить!

Матвейке вцепились в ногу, он шарахнулся в сторону и едва не упал. В лунном свете корчился тощий мужик с разбитым в кашу лицом.

– Пить!

– Нету, миленький, нету. – Матвейка с силой выдернул ногу и бросился за раскольниками, больше всего боясь потеряться среди толпы живых мертвецов.

– Авдотья! – Прокл обнял невысокую полную женщину, зарылся бородой в грудь.

– Батюшка! – к ним припала девушка, худенькая словно тростинка.

– Живые, – ахнул Прокл. – Евдокия где?

– С нами. – Авдотья отступила. К склону оврага привалилась черная фигура.

– Евдоха! – Савва упал на колени перед женой.

Прокл целовал супругу и дочь. Матвейка переминался с ноги на ногу, глупо улыбаясь во тьму. От воссоединившейся семьи веяло любовью и тихим, умиротворяющим счастьем. Тем, что обычно не выставляется напоказ. Голова пошла кругом, в удачу не верилось. Вот тебе и еретики. Глубоко в сердце затеплилась робкая надежда. В Орду пробрались, бабенок сыскали, татар не спужались, авось получится своим ходом уйти. Вокруг шевелились пленники, кто-то плакал, слышались обрывки молитв.

– Пришли, родименькие, пришли, – зачастила Авдотья. – Мы и не чаялись.

– Да я уж молодуху было нашел, да Савка сопли распустил, пришлось идти выручать, – откликнулся Прокл. – Нюню несчастную на погибель отцу родила.

«Нюня», на Матвейкиных глазах резавший людей как скотину, ворковал над женой.

– Уходить не пора? – Матвейка тронул Прокла за рукав. Неужто не понимают, светает рано, по темке надо подальше утечь.

– Погодь, – отмахнулся раскольник, словно от комара. – Не мешай. Готовьтесь, бабоньки, спасемся, как верой святого Стефана заведено.

Евдокия поднялась, стеная и охая, Савва заботливо поддержал. Она отдышалась и тихо сказала, гладя круглый, надутый живот:

– Толкается ужо, беспокойный, весь в отца. – Евдокия перекрестилась.

– Душа непорочная, нерожденная, вознесется