Самая страшная книга, 2014–2025 - Ирина Владимировна Скидневская

– Пойдем, отец, – сплюнув в жидкую грязь, Савва тронул спутника за плечо. – Сколько бы их ни было – все наши.

Прокл, подумав, кивнул. Сунув руку за пазуху, мужик достал три медяка и бросил Матвейке.

– Держи. Поутру вертайся в монастырь – здесь пропадешь.

Мужики повернулись и шагнули в темноту. Какое-то время Матвейка глядел им вослед, пока не почувствовал, как холодная ладонь страха коснулась груди, сжав сердце. До монастыря без малого тридцать верст, да и доберется ли он туда по разоренной земле, ежечасно рискуя наткнуться на татарский разъезд? Пережидать ночь в мертвом селе среди трупов и обугленных изб хотелось еще меньше, чем возвращаться в Саратов. А если и нет вовсе Саратова? Если сожгли?

Савва и Прокл растворились в дожде. Матвейка бросился следом, увязая в грязи и спотыкаясь о трупы сельчан. Услышав за спиной торопливые шаги и хлюпанье луж, мужики остановились.

– Ну чего еще? – проронил Савва, положив руку на рукоять кистеня.

– Возьмите с собой, Христом Богом прошу! – взмолился Матвейка. – Боязно одному.

– На кой ты нам сдался?

– Пускай идет, – разрешил Прокл. – Толку от него мало, но и вред никакой. А в пути кто знает, что может приключиться? Авось душу свою спасет, и Бог его к себе на небесах приблизит.

Слова Прокла о Боге и душе показались Матвейке странными, но думать о том было недосуг. Как бы не передумали мужики!

– А я, а я… а татары! – он заполошно взмахнул руками. – Как налетят! Давай рубить! А отца Сергия в церкви распяли!

– Туда и дорога, – фыркнул Савва.

– Уймись, – обрезал Прокл и хмуро глянул Матвейке в глаза. – Людишек побили, угнали в полон, а ты, значит, живой?

– Живой, – смешался Матвейка. Надо же, от нехристей утек, а ставят в укор. – Я везучий!

– Везучий, хрен сучий, – ухмыльнулся в бороду Прокл. – Мы вон тоже везучие. Поехали в Хвалынск за товаром, до Никольского не добрались, слух тревожный прошел – татары с Вороны-реки набегом пришли, уж вроде под Саратовом видели. Вернулись, а от деревни пепелище одно, домашних с собой увели: супругу Авдотью, дочь Марию и Савки, сына мово, молодую жену, Евдокию, уволокли. А она на сносях, вскорости должна разродиться. От домов головешки одни. Жить-то ради чего? Вот и идем за погаными, своих вызволять.

Матвейка поперхнулся. Из огня да в полымя угодил! Думал от татар подальше сбежать, а оказалось, прямиком в руки к ним приплывет. И осторожно спросил:

– Пешим конного-то разве догнать?

– Два дня наверстали, – откликнулся Прокл. – Татарин полоном и добычей оброс, а мы налегке. Бог даст, завтра к вечеру и догоним.

– Вдвоем на орду? – взвился Матвейка. – Да то верная смерть!

– Все умрем. И почему вдвоем? Трое теперича нас, ты вон глянь, какой богатырь. Неужели не хочешь за землю русскую постоять?

– Дюже хочу, – соврал Матвейка, подумывая сигануть в степь. – Я бы им показал! Только мало нас! В Саратов надо бежать, там солдаты, пушки, казаки! Им с татарами и воевать!

– Ты дурак? – фыркнул, не выдержав, Савва. – Оглянись, много видишь солдат? Вон там, в ковыле, не пушка стоит? А, нет, показалось. У татар на то и расчет: пока войско соберется да решит, чего делать, поганые за Дон успеют уйти, а там ищи ветра в поле. Если сами родных не освободим, никто не освободит. Понял?

– Понял, – кивнул Матвейка, вжимая голову в плечи. Освободители выискались, ну-ну. Для себя твердо решил – при первой возможности деру задать, пусть сами геройствуют, нам такого не надо. Эх, если б попалось на дороге какое село! В степь, где среди безликих каменных идолов рыскали призраки, утекать было боязно. Кто его знает, что поджидало там, в стремительно густеющей темноте. Дождь кончился, грозовые тучи иссякли и ползли худыми, рваными лохмами. Огромное, багровое от пролитой крови солнце свалилось за край. От прогретой за день земли поднимался летучий, белесый туман.

– Заночуем, иначе во мраке след потеряем, – сказал Прокл, и по намокшему ковылю соскользнул в неприметную балку. – Завтра день трудный, выспаться надо.

Выбрав место посуше, мужики чинно расселись. На расстеленной льняной тряпице появилась ржаная коврига, жирная сушеная рыбина с пастью, полной мелких зубов, луковицы и несколько подтекающих сладким соком пареных реп. Матвейка, не жравший с заутрени, утробно сглотнул.

– На тебя не припасено, – ощерился Савва.

– Брюхо сводит, – пожаловался Матвейка.

– Не замай парня, – велел сыну Прокл. – С нас не убудет.

Бородатый отрезал скрой хлеба ножом на себя, прижимая краюху к груди, отломил рыбий хвост, подумав, добавил луковку и кинул Матвейке, словно приблудному псу. А тот и рад, хоть бы и в свиное корыто плеснули бурды. Жизнь приучила нос от подачек не воротить. Курочка по зернышку клюет и сыта бывает. Он потянул еду в рот и тут же осекся, увидев, как нахмурился Прокл.

– Молитву перед трапезой не читаешь? – подозрительно спросил бородач.

– Забыл! – признался Матвейка.

– «Забыл», – передразнил Прокл. – Истинно святой отец наш Стефан говорил: вера у вас бесовская, оттого миру погибель и есть. Я читать буду, а ты шепотом повторяй.

Прокл низким, грудным голосом прочитал «Отче наш». Матвейка старательно шевелил губами. Вдруг не угодишь, и жрать не дадут, экие скопидомы.

– Боже, милостив буде мне грешному.

Создавый мя, Господи, и помилуй мя.

Без числа согреших, Господи, помилуй и прости мя грешнаго. Аминь.

Прокл закончил благоговейно и нараспев, и оба они, и отец, и сын, к вящему Матвейкиному ужасу, размашисто перекрестились двумя перстами. Матвейка и раньше догадывался, что по жизни ему не везло, но оказаться в степи с двумя раскольниками было уже чересчур. Во угораздило! Связался с еретиками, от святой церкви отлученными и проклятыми во веки веков. За такое батогами могут до смерти засечь, и поди докажи, кто виноват, а кто нет. Царь Петр раскольникам послабление дал, вот они и вылезли из тайных скитов, пошли народ мутить и на восстание подбивать. Матвейку пробил колючий озноб.

– Ты вроде голодный, – прищурился Прокл.

– Уж больно молитва хорошая, о Боге задумался, – заискивающе улыбнулся Матвейка и захрустел горькой луковкой. Оставалось одно – бежать, куда ноги поволокут. Якшаться с еретиками – самый лютый из всех лютейших грехов. За такое анафема и в ад прямиком, к бесам на раскаленную сковороду.

На небе высыпали блеклые звезды, темнота окутала землю, растеклась по оврагам и ямам. Раскольники улеглись на подстеленные зипуны и захрапели. Матвейка выждал немного и, цепляясь за траву, потянулся из балки наверх. В висках застучала вскипевшая кровь, рот пересох. Сейчас змеей в заросли – и стрекача…

– Ты куда? – окликнул Прокл.

– До ветру, – у Матвейки чуть сердце не вырвалось из груди.

– Здесь пруди, неча шлёндать.

Матвейка