Усадьба Сфинкса - Константин Александрович Образцов

* * *

Я дожидался у застекленных дверей Большой гостиной, наблюдая, как бледное небо постепенно наливается вечерней ледяной синевой, в которой растворялись оранжевые сполохи заходящего солнца. Раздался летящий перестук каблуков, и Машенька впорхнула из холла первого этажа; она переоделась в длинное голубое платье с широкой юбкой, короткую теплую курточку с белым меховым воротником и показалась мне немного грустной или задумчивой; впрочем, это быстро прошло.

– Вечереет, – сказал я.

– А что это значит? – спросила Машенька.

Я улыбнулся и объяснил.

Мы вышли во двор; воздух был пронзительно свеж и прохладен. На потемневших от времени толстых металлических дисках лунных часов поблескивали крупные прозрачные капли холодной испарины.

– Эти часы очень старые, их поставили тут при постройке Усадьбы, – Машенька прикоснулась к резным буквам и цифрам на пересекающихся прямых линиях. – Дедушка учил меня читать символы на номограммах и высчитывать даты по лунному календарю. В солнечных часах разобраться чуть легче, хотя у наших – вот они, с той стороны от фонтана – конструкция сложнее, чем у обыкновенных. Кстати, и фонтан тоже необычный: чаши в центре называются клепсидрой, это водяные часы, они работают, если подать воду.

Я вспомнил, что фонтан был включен в памятный вечер весеннего равноденствия. Мне стало интересно.

– Что они показывают?

Машенька качнула головой и отвернулась.

– Не знаю. Может быть, дедушка объяснял, да я не запомнила.

Мы миновали Западное крыло, затем конюшню, откуда доносились едва слышное сонное фырканье и живые, резкие запахи навоза и сена, и прошли мимо опустевшей псарни. Впереди было устье широкой темной аллеи, по обеим сторонам от которой недвижно замерли, будто колонны, высокие деревья, казавшиеся неправдоподобно огромными в наступающих сумерках. В предночной тишине ни один лист не дрожал в пышно-огненных кронах, подсвеченных редкими фонарями, и мы словно оказались в мистическом пустынном чертоге, где нас ожидали незримые гении здешних мест.

– Мама ушла от нас, когда мне было четыре года. Я мало что помню про нее, говорят, что в таком возрасте ребенок обычно не запоминает ничего вообще. Осталось в памяти только, как я, еще совсем маленькая, сижу в зимнем детском комбинезончике, вот так, «звездочкой», а мама говорит мне: я свою жизнь на тебя тратить не намерена. Ну и вот, собственно… Папе, конечно, с двумя детьми одному было справляться трудно, но Вольдемар тогда уже пошел в первый класс, а меня отдали в круглосуточный детский садик. Там кроме тех, кто оставался на всю неделю, были дети, которых каждый вечер папы и мамы забирали домой, и когда родители приходили за ними, то я всегда смотрела, как на них надевают курточки, подходила, рассказывала, какой у них ребенок хороший, как он хорошо себя вел и кушал, а потом просила: «Возьмите меня с собой…»

Было очень тихо, только влажный гравий чуть скрипел под ногами. Я рассказал ей в ответ, как остался один, без родителей, как жил и учился в специализированном интернате, умолчав только, что вместо дедушки меня опекал человек, в определенных кругах известный как Кардинал.

– Тогда вы меня понимаете! – воскликнула Машенька. – В общем, когда дедушка про все узнал, он забрал меня из этого садика к себе, а Вольдемар, так как был школьником, остался с папой. Мы жили в дедушкиной квартире в Петербурге, на Мойке. Он всегда много работал, и когда уходил из дому, то я оставалась с Обидой Григорьевной, ее тогда взяли мне няней, но все равно старался находить для меня время: учил читать и считать, гулял со мной по Таврическому, рассказывал на ночь сказки про веселых зверят, которые куда-то едут на волшебном поезде, я до сих пор ее помню… Ну вот, а потом я пошла в школу, и так получилось, что снова переехала к папе. Мне, конечно, это не нравилось, я скучала по дедушке, и он всегда брал меня к себе на каникулы: на зимние – одну, в квартиру на Мойке, а на летние – сюда, в Усадьбу, обычно вместе с Вольдемаром. К тому времени Усадьба стояла закрытой: дедушка с какими-то инвесторами хотели открыть здесь отель, но что-то пошло не по плану, и здание оказалось в запустении куда большем, чем сейчас, даже туалет был на улице, и вода шла только холодная, как на небогатой даче. На первом и втором этажах никакого ремонта и реставрации не было, просто снесли старые перегородки, комнаты на третьем этаже с натяжкой могли называться жилыми, а хорошо отремонтировать успели лишь хозяйские покои в Западной башне, там, где сейчас папины апартаменты. Там мы и жили: дедушка, я, Вольдемар и Обида Григорьевна. Конечно, еще были люди: с дедушкой приезжали его помощники, охрана, их размещали в комнатах третьего этажа, а в самой Усадьбе постоянно жил сторож, дядя Жора, с большими смешными усами, мы его в детстве почему-то боялись – кстати, отец нашей Марты, которая сейчас тут работает. И Марту мы тоже постоянно встречали, но она была нас постарше, и мы не играли.

Я подумал, что не играли они по причине того, что Марта была прислугой, но промолчал.

– Как тут было чудесно! – продолжала Машенька. – Усадьба очень большая, а в детстве казалась просто огромной!

– В детстве – это когда? В прошлом году?

Она в шутку ударила меня по плечу.

– Очень смешно! Мы с Вольдемаром однажды заблудились на чердаке и смогли найти выход, только когда Обида Григорьевна принялась нас искать и звать. Тут столько всего: и скрытые боковые лестницы в башнях, ведущие к хозяйским покоям, и тайники в подвалах, и подземные ходы с галереями…

Мне показалось, что Машенька осеклась.

– Подземные ходы?

– Ну я сама не видела, мне рассказывали, – быстро ответила она. – И окрестности! Мы с Вольдемаром бегали наперегонки по пустоши, пока с ног не падали от усталости, от Черного ручья до кромки леса – тогда еще не было никакой ограды, и границы территории определялись так, на глазок. И старое кладбище: помните, я вам про него говорила? Это кладбище тоже показал дедушка, и оно было нашим любимым местом для игр, а потом уже, когда с Вольдемаром мы перестали дружить, то только моим…

– Вы с ним поссорились?

Машенька помрачнела.

– Нет, просто он в какой-то момент стал очень сильно меняться. Вдруг начал мучить животных: мог поймать, например, мышку, и держать ее за хвост над костром, можете представить себе? Или ловил лягушек, а потом со всей силой бросал их